Мой взвод тоже ходил «в атаку». Солдаты, побывавшие в боях, выполняли команды неохотно, точно делали кому-то одолжение.
— Прыжки-то эти — ерундовина на постном масле, — говорил солдат с желтыми прокуренными зубами по фамилии Салов. — Вот на передовой, — он хитро подмигивал собеседнику, — там тебя сразу научат, там моментом узнаешь, почем сотня гребешков.
Я слушал эти разговоры, не возражал. Но слово «передовая» меня обжигало, и, будто кто-то толкал меня при этом в грудь, я вскакивал, поправлял привычным движением гимнастерку и командовал: «Приготовиться к атаке!» Тут же сам становился в цепь, гонял взад-вперед, пока семь потов не сходило с каждого. Новички, в большинстве мальчишки, которым не исполнилось и восемнадцати, валились от усталости, а я повторял атаку за атакой, сам бегал быстрее всех и кричал, кричал в ухо какому-нибудь нерасторопному парню, что, если он будет так же бегать и на передовой, его убьют в первом же бою, убьют, как цыпленка.
Мальчишеские глаза с недоумением глядели на меня, молоденькие необстрелянные солдаты боялись верить тому, о чем я говорил, смерть еще не вставала с ними рядом, передовая была где-то там, далеко, лесной лагерь выглядел таким спокойным, мирным, их слепое юношеское легкомыслие раздражало меня, я входил в раж и, стервенея, кричал, кричал, грозя пальцем то одному, то другому:
— Зарубите себе на носу, что если вы не научитесь бегать и ползать… Зарубите на носу!..
Июльское солнце медленно ползло по белесому, распаренному небу. Жара стояла нестерпимая. Сотни паутов кружились над луговиной, их жала проникали даже через гимнастерки. Раскаленный воздух забивал легкие, было тяжело дышать.
На занятия приходил иногда Штыкалов. Вдруг покажется из лесу его высокая широкоплечая фигура, встанет поодаль и смотрит на нас. Мне казалось, что в душе он не очень доверял этим занятиям — чему можно научить в короткий промежуток переформировки. Во всяком случае он не нажимал, не вмешивался, полагаясь целиком на нас, взводных командиров.
Но появление ротного не проходило бесследно.
— Орлы, — говорил я вполголоса, с тем доверительным оттенком в интонации, которая всегда действует возбуждающе на подчиненных. — Командир роты на нас смотрит. Покажем, орлы, класс!
И «орлы» показывали. Мгновенно развернувшись в цепь, бодрой трусцой бежали к пригорку, придерживая на груди автоматы. Крики «ура» становились погуще, однако не так мощны и дружны, как хотелось бы мне. Ну что поделаешь, глотки у мальчишек детские, голоса у них писклявые, ломающиеся, им бы в школьной самодеятельности хором петь: «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер…» Все же они старались, бежали, кричали «ура», ползли, прыгали в окоп на лысом бугре. Оглянувшись, я вижу, Штыкалов поднял руку, помахал слегка, отметил наше старание. Хороший парень, этот Штыкалов, и все понимает — вот за что я люблю его.
