Вернувшись в Бразилию, я окунулась в работу, Антонио — в творчество. Его былые легкомысленные увлечения остались позади. Он повзрослел. Если раньше он подходил к мольберту от случая к случаю, в перерывах между попойками, то теперь работал много и напряжённо, был крайне требователен к себе: иногда недели тратил на написание какой-нибудь незначительной детали. Его теперешние творения разительно отличались от тех, что он создавал раньше: кисть точно окрепла и обрела уверенность — теперь ею водила рука мастера. Первая персональная выставка, которую мы устроили в Рио, имела оглушительный успех: сам Кандиду Портинари — этот гуру современных бразильских живописцев, пожал ему руку. Я без особого труда находила на его картины всё новых и новых покупателей. Некоторые, с помощью моих партнёров по бизнесу, удалось продать за границу… Его звезда загоралась быстро, ярко, и вскоре обещала стать ослепительной, но погасла в один миг.
Всё началось со злополучной листовки. Я обнаружила её случайно, перебирая в папках старые этюды. На первый взгляд, это был один из остроумных и забавных шаржей, на которые Антонио был мастер. Помнится, когда-то он и меня «осчастливил» подобной шпилькой. Только теперь всё было гораздо серьёзней: он глумился над сильными мира сего. Но самое страшное заключалось даже не в этом рисунке, делавшим нашего президента посмешищем, а в надписи под ним: точно вооружённые до зубов солдаты, стройными рядами стояли чёрные зловещие буквы, и этот рубленный типографский шрифт таил большую угрозу, чем даже само содержание текста: «Жетулио Варгас — зло, которое необходимо выдрать с корнем. Благодаря ему, бразильские труженики, работая с утра до ночи, не покладая рук, голодают, а доходы, приносимые полями, тратятся в городах богатыми тунеядцами или уплывают за границу»… Когда Антонио вошёл в комнату, я потребовала у него ответа.
— Просто глупые каракули, — забирая бумажку, спокойно ответил он.
Непривычно сдержанные интонации, в которых сквозила какая-то несвойственная ему суровая отрешённость, не на шутку встревожили меня.
— Нет, не просто каракули… Это отпечатано в типографии! Сколько ещё таких копий существует?.. Во что ты ввязался, Антонио?
— Не во что я не ввязывался, — не поднимая глаз, отозвался он. — Этот рисунок — в единственном экземпляре. Где-то увидел что-то подобное и скопировал.
— Ложь! Я знаю твою руку — этот рисунок сделал ты.
— Ну, допустим… — в его голосе я уловила оттенки зарождавшегося раздражения. — Не понимаю, чего ты так завелась из-за пустяка?
