…Помню охватившее меня чувство брезгливости, когда я приняла из рук старого парагвайца Лино, кочевавший до этого по кругу, калабас[111] с мате. Долго вертела пузатый сосуд с душистым горячим отваром, не решаясь попробовать. Старик с улыбкой, обнажившей редкие гнилые зубы, пояснил, что настой пятой заварки — самый вкусный. Это я и без него знала: свежезаваренный мате — горек, его практически никогда не предлагают женщине, а вот разбавленный — в самый раз. Но прикасаться к бомбилье,[112] которую до меня обслюнявило полдюжины человек, не было никакого желания. Менсу напряжённо следили за моей реакцией: по здешним обычаям отказавшийся от напитка гость наносил хозяевам страшное оскорбление. Это было равносильно тому, что втоптать каблуком в грязь дружески протянутую трубку мира. С трудом подавив отвращение, я сделала затяжку. Услышав громкое всхлипывающее бульканье, батраки удовлетворённо закивали. Я облегчённо вздохнула: контакт установлен, самое сложное позади… Теперь нужно, чтобы мне поверили. А для этого надо показать, что я с ними заодно. Хотя бы на время. Хотя бы притвориться… И я притворилась.
«Вы думаете, я хочу, чтобы вы прозябали? Чтобы ваши жёны ходили в лохмотьях, а у детей сводило животы от голода? Нет! Мне это не нужно! Я буду рада, если у вас появится всё, что есть у меня…» — произносить эти слова было несложно: я ничем не рисковала, предлагая этим беднягам на мгновение поставить себя на моё место. Если попытаться увидеть себя их глазами, картинка, безусловно, выйдет заманчивой, но неполной. Со дна рытвины, куда их с рождения поселила жизнь, им никогда не разглядеть, чем в действительности обладала стоящая перед ними сытая, холёная и хорошо одетая сеньора. Они лицезрели тряпки, добротную обувь и золотые украшения, огромный дом с прислугой и дорогую машину — то, что можно без сожаления отшвырнуть в сторону. Но не видели подлинного богатства — власти, которой у них не будет никогда.
Ламберти заблуждался, считая её символами револьвер и кнут. Столь грубо и неотёсанно ещё можно было действовать четверть века назад. Но теперь времена изменились. На всякую силу найдётся другая сила. Когда эти измученные, затравленные люди покорно опускают глаза и втягивают головы в сутулые плечи, не нужно обольщаться, что тебя боятся — сыщется какой-нибудь Престес, который взбаламутит скопившуюся за долгие годы в их душах желчь, — и тогда они вернутся с мачете в руках, и вонзят его тебе в спину. Чтобы этого не случилось, нужно заставить их поверить в то, что ты от всего сердца желаешь им добра. Когда человек доверяет тебе — можно брать его голыми руками.
