— Кто распорядился их повесить? — обернулась я к подъехавшим всадникам.
Самодовольная ухмылка, скривившая презрительные толстые губы Кассио Альвареса, покоробила. Однако он ничего не ответил.
— Приказ казнить мятежников отдал я, — отчеканил сеньор Ламберти.
— Кто вам дал право командовать на моей земле?
Вскинув подбородок, он смерил меня высокомерным взглядом.
— Чтобы покарать виновных в смерти моего отца, мне не нужно ничьё согласие.
— С чего вы взяли, что мои работники причастны к его смерти?
Он ответил вопросом на вопрос:
— Зачем бы тогда они стали укрывать убийц?
Меня пронзила острая, как остриё булавки, мысль:
— Так, значит, это вы сожгли мой дом?
Я видела, как сеньор Ламберти и Кассио Альварес осторожно переглянулись, и ещё больше укрепилась в своих подозрениях.
— Нет, сеньора, вашу фазенду сожгли бунтовщики, — спокойно ответил Ламберти; и я почувствовала, что он лжёт.
— Пусть так… в таком случае, хочу задать пару вопросов моим охранникам: что вы предприняли для того, чтобы спасти мою собственность? — Мы нашли виновных, сеньора, — Альварес кивнул в сторону кокосовых виселиц.
— Виновные в данном случае вы, потому что не уследили! — заорала я. — Я плачу вам за то, чтобы вы охраняли мои земли и поместье, а не за то, чтобы изображали из себя карающее правосудие! Вы распяли на воротах этого черномазого — прелестно! — но кто мне теперь вернёт убытки? — я вскинула руку в сторону деревьев. — Эти, что ли?
— Во время восстаний убытки терпят все, — сказал Ламберти.
— Никаких восстаний на моей плантации быть не должно! — отрезала я, в упор глядя на него. — Любая забастовка, даже самая незначительная — это остановленное производство, и, как результат, — упущенная прибыль. Если мои работники недовольны оплатой своего труда, мы можем с ними обсудить это.
— И что же, вы поднимите им жалованье? — насмешливо произнёс сеньор Ламберти.
— Я сказала, что готова это обсудить, — уклончиво отвечала я. — Не вижу ничего предосудительного в том, чтобы дать людям возможность высказаться. Они должны почувствовать себя услышанными, и поверить в то, что мне как хозяйке плантации небезразличны их заботы — это снимет напряжение.
— Это отупевшее быдло, о котором вы, госпожа Антонелли, рассуждаете сейчас с таким пафосом, понимает только один язык — вот этот! — Отавио Ламберти потряс рукояткой хлыста. — На этом языке сначала с рабами, а потом с батраками говорили мой отец, дед и прадед! И другого в здешних краях не слышали!
