Когда не осталось никого, кто бы натыкал меня носом в эту скверную историю с заговором (с Престесом, осуждённым на длительное тюремное заключение[96], пути наши никогда больше не пересекались, Ольга — бесследно исчезла[97]), я по собственному усмотрению изваяла себе ипостась. И впоследствии, когда ветер политических перемен сменился с урагана на лёгкий бриз, довольствовалась скромным амплуа верного и преданного соратника четы пламенных революционеров и бескорыстной меценатки, поддерживающей талантливого художника на взлёте и пропагандирующей его творчество после ранней трагической гибели. Удобная маска, которую я надевала для посторонних. А если учитывать, что я ни с кем никогда так больше и не сблизилась, то — для всех. Но она не тяготила меня, напротив, я к ней привыкла, вросла в неё. Она стала моим вторым лицом. Однажды, ослепив солнце на картине Антонио, я словно украла часть его могущественной силы и присвоила себе. Было лишь одно существо на свете, напоминавшее о той Джованне, беззащитной и слабой, которую я всю жизнь пыталась уничтожить и забыть — моя дочь.
Её мне подкинула Урсула, бывшая сожительница Антонио. После его смерти она приехала ко мне в Рио и приволокла с собой эту несчастную девочку. Я ожидала слезливых стенаний, но она даже не всплакнула об отце своего ребёнка; её обуревали другие страсти.
— Сеньора, я должна продолжить дело моего мужа… — с остервенелой, безудержной порывистостью заговорила женщина; меня невольно покоробил этот резковатый, оголтелый напор — с таким же диким блеском в глазах когда-то говорил со мной и Антонио. — Незадолго до всех этих ужасных событий они вместе с донной Ольгой побывали в нашем селении. Слушая её, я рыдала!.. Кто я такая? — тёмная, невежественная дурочка… Что я видела? Вся жизнь — вприглядку, точно объедки с чужого стола подбирала… Даже в голову не приходило, что можно существовать по-другому. А донна Ольга раскрыла глаза, показала иной мир: свободный, справедливый, где все люди — братья: живут — по совести, работают — честно. За такой мир и умереть не страшно!..
Погружаясь во весь этот эмоциональный сумбур, у меня возникло ощущение дежа вю; когда-то я в него уже окуналась: поменялись лишь действующие лица, а слова и интонации остались прежними.
У двери, засунув в рот грязный палец, таращилось по сторонам маленькое, встрёпанное создание в каких-то обносках.
— Вам нужно думать не о смерти, а о своём ребёнке, — сказала я.
