Лейла присела на стол и зарыдала. Голова ее затряслась в ладонях, спрятавших лицо, туловище задрожало, а груди стали подпрыгивать, как счастливые дети.
Я стоял и думал, как быть.
Слезы размывали жирные тени и дальше текли по рукам черными ручейками, а с локтей капали на груди и текли уже по ним. Лейла не останавливалась и продолжала плакать. Ее засасывало все глубже, будто она попала в воронку и не противилась поддевшей ее стихии, овладевшему ею порыву.
Откуда-то сбоку нашло на меня это чувство. Как внезапное пробуждение, как нужное решение долгой и трудной задачи. Сначала я вспомнил Элеонору, брошенную Генрихом, потом Марию Стюарт, гордо восходящую на эшафот в шелковом пунцовом платье и кладущую причесанную голову на плаху, Павла Первого, заколотого в своей опочивальне, потом расстрелянных дочерей Николая Второго, с выбитыми глазами и детскими искромсанными лицами, потом сожженных белорусских детей вместе с матерями, евреев в гетто, армян, брошенных на скалы…
Род человеческий страдал, короли и цари умирали в мучениях, рабы гибли от голода и побоев, и Лейла, жена полковника милиции, неудовлетворенная женщина с несбывшимися мечтами, восседала сейчас на массажном столе и тоже страдала, стеная о горькой своей судьбе, о бесстыжей своей силе, о своем одиночестве.
Я подошел к Лейле и обнял ее, насколько мне позволяла длина рук. Я обнял ее и поцеловал в заплаканные размытые глаза. Лейла схватилась за меня, как за спасательный круг, и что есть силы вжалась. Правая ее грудь распласталась вдоль моего живота, от этого сдавленный сосок вынырнул из-под моих ребер и выглянул оттуда, будто трусливый зверек. Лейла замолкла и горячо продышалась в мою подмышку.
— Сестра моя, — сказал я ей. — Плачь.
— Вот, — всхлипывая, прохрипела она. — Посмотри.
Я поднял глаза и увидел, как палач взметнул топор к небесам, с силой опустил его, и голова Марии Стюарт покатилась по эшафоту к замершей и восхищенной толпе.
Всякий раз, когда Генералу предстояло дать интервью, выступить на конференции или отчитаться перед вышестоящим, он звонил мне накануне вечером и просил принять его утром.
Я неплохой «специалист по телесной медицине», а попросту — массажист, и Генерал мне доверяет. Ему нравятся мои руки: «сильные и мягкие одновременно».
Он стоит посреди кабинета: крупный мужик с большим животом и при полном параде. Сегодня его ожидают телевизионщики, необходимо высказаться о «противодействии терроризму». Я киваю и прошу раздеваться. Пока мой Генерал снимает китель, галстук, штаны с лампасами, я расставляю в нужном порядке масла, мази, присыпки. И вот он уже в черных шелковых семейниках, оттирает стопы, готовится лечь на стол. Я бросаю на него взгляд: Генерал в этот момент с сожалением покачивает головой и хлопает ладонями по животу.
