Днем только об одном и думали: когда кого выпустят или отправят в лагерь. Ждали списков. Искали в списках себя и не находили.
И когда 5-го августа Старцеву объявили, что он свободен — он побледнел и зашатался. И так же — от неожиданности — побледнела и пошатнулась Таня, когда он появился на пороге ее комнаты.
Потом успокоилась и порозовела улыбкой:
— Я же тебе писала, папочка: все будет хорошо. Я столько хлопотала, столько бегала, что, вот, видишь… Ты знаешь, я теперь в губстатбюро, и у нас хороший паек. Я кроме того два раза в неделю даю уроки музыки… в музыкальной студии, в клубе… Завтра там концерт, и мы с тобой пойдем вместе.
Она говорила по обыкновению быстро, перебивая сама себя, заметно увлекаясь, и жарко горели на бледном лице карие, золотистые глаза.
Он взглянул на стол: рядом с его карточкой — снимок какого-то юноши с коммунистической звездой, а рядом с томиком Чехова брошюра Ленина, номер московской «Правды».
Поперхнулся и спросил, кивнув на брошюру и газету:
— Ты и это читаешь?
— А разве нельзя?
— Да нет… я так… полюбопытствовал только. Я-то уж читать не стану.
— Папа, но ведь старое не вернется. Ведь жизнь не стоит на месте…
— Ну, что ж! А новое не для меня… В Красную Армию слава богу не гожусь: инвалидом стал… Может и к лучшему: тяжело было бы…
5.
В конце сентября генерала Малышева перевели в лагерь, а через три недели вызвали в Чека, отобрали подписку о невыезде и направили в военный комиссариат. Комиссия военкомата освидетельствовала и определила: к военной службе негоден по преклонному возрасту и расстроенному здоровью. И направила в отдел труда.
А в отделе труда бушевал заведующий телеграфным агентством:
— Мы вам двадцать раз писали требование на плакатчиков. Неужели не можете прислать ни одного грамотного человека. Это чорт знает что такое. Скоро октябрьские торжества, работы по горло, а тут… Я в исполком буду жаловаться… Это безобразие!
На другой день генерал сидел в губроста, за длинным столом и старательно выводил кисточкой на желтой бумаге крупными буквами:
— Прихвостни и лакеи международной буржуазии не желают оставить Советскую власть в покое, и мы должны заявить во всеуслышание, что готовы дать им достойный отпор. Долой генералов, помещиков и фабрикантов и всю их реакционную клику! Да здравствует республика трудящихся! Да здравствует мировой пролетариат! Да здравствует ІІІ Коммунистический Интернационал!
В большой комнате было тихо, тепло, горело электричество. Тут же позади стола генералу отвели уголок, где он спал. Дали приличный паек, а к зиме — новый полушубок и мягкие валенки. Покашливая, горбясь, шаркая ревматичными ногами, так и живет он в губроста, скромный, незлобивый, совсем не похожий на генерала. По вечерам тихонько читает евангелие, а после работы над антирелигиозными плакатами усерднее молится богу и просит простить прегрешения вольные и невольные.
