Из-за кустов вышел человек. Зверь и человек, казалось, играли в прятки, пока человек не понял, что перед ним мать-сохатиха и танец её — природная хитрость.
Мать, прыгая, тревожно смотрела в сторону Малыша. Он понимал, что это означало: лежать, лежать, лежать! И не только. Лежать не шевелясь, замереть не дыша!
Человек не стал гнаться за лосихой. Повернул в другую сторону, скрылся в кустах.
Мать похвалила сына за выдержку, облизав особенно тщательно…
Сон длился долго, с перерывами; мать то терялась, то находилась. Она стала мычать тонко-тонко, как тёлка Красуля. На самом деле так и было. на дворе давно рассвело. Красуля почему-то задержалась, подошла к загончику, начала мычать. Мычала до тех пор, пока Малыш не проснулся, не встал на ноги. Может, ей хотелось вместе походить по лужайкам, а может, вообще подружиться и всё время гулять вместе.
Малыш не проявил никакой радости. Траву есть было рано, гулять — тоже. Красуля ушла, а Малыш снова лёг и закрыл глаза.
Этот день был несчастливым для Сараниных. Привезли старика Лукьяна с ушибленной ногой. Дня три назад председатель колхоза послал охотников в тайгу напилить лесу для новой школы. Бормаш отвозил рабочих на дальнюю лесосеку. И вот случилась беда. Как и почему, не очень понятно. Говорят по-разному, а сходятся на одном: Трухина рук дело.
Чубаров с Первушиным снимают старика с телеги, вносят в избу.
Голова Лукьяна откинута, в жёсткой бороде торчат зелёные былинки. Тонкие руки скрестились на впалом животе.
— Деда, деда! — Петя подбегает к постели. — Ты упал, да?
— Упал, Петруха. Не повезло, малина-ягода…
— Сломал ногу? Больно тебе?
— Ничего, оклемаюсь… Максимка, сходи за бабкой Феней. Иль ты, Петруха.
— Я, дедушка, я! — Петя бросается к двери. — Сказать, чтоб травы дала?
— Скажи. Она знает какой. Мол, от ушиба… Она знает.
Максим снимает с кровати одеяло, укрывает дедовы ноги. Чубаров подкладывает вторую подушку.
— За старшего ты теперь, Максимка! — Лукьян вытирает глаза. — Невезучие мы, ох, невезучие!..
— Как же ты, Лукьян? — печалится председатель. — Мужик вроде поворотливый, а не уберёгся.
— Оно так: счастье — на крылах, несчастье — на костылях… — охает старик. — Не подфартило. Одно слово — беда.
— Тут, Алексей, дело нечисто. — Первушин прикрывает дверь. — Говорил мне возчик, будто Андрон нарочно бревно уронил, когда в штабеля складывали. Будто тяжело ему стало, он и отпустил. А Лукьян держал, да не выдержал, бросил тоже, да на свою ногу…
