А ведь точно! – подумал он. Ведь правда. Не происходило у нас с нею никакого разговора. С чего бы ей разыгрывать подобный нелепый спектакль?
А Анечку я любил, ещё как любил – первой любовью, невинной, нетронутой, нецелованной, свежей и сочной, как земляника на прогретом солнцем холме. Я и сейчас её люблю, девочку Анечку из девятого «гэ». И неважно, что выросла она в… А в кого она выросла? В Кундри, надо полагать. В Кассиопею. Но это не важно ни разу, потому что в моей памяти – которая спит со всеми подряд, шлюха, да что там, её вообще не существует, потому что это не моя память а – Самого или кого там ещё – в моей памяти Анечка навсегда останется той девочкой, самой первой, самой главной, самой притягательной и несбыточной, как мечта человека, лежащего при смерти. Вот так-то, Сам. И не тебе решать.
Идущие впереди остановились. Придя в себя, Иона увидел, что Кундри и Ездра застыли возле какого-то перекошенного указателя, вкопанного в землю.
– Что там? – встревожилась психолог.
– Сейчас узнаем, – буркнул Иона.
– Вот такие, значит, дела, – сказал Ездра, когда Чиполлино и Иона с психологиней подошли и встали рядом, уставясь на ржавый лист жести, лет полсотни тому назад приколоченный к покосившейся жердине. Зелёной выцветшей краской, разнокалиберными буквами на нём было намалёвано:
ACHTUNG!
Zutrit ins Promzoneteritorium
nur mit Spezpropusk
ВНИМАНЬЕ!
вход на територию пром. зоны
только по спецпропускам
– Ну что, – усмехнулся Ездра, – пропуска, это, у всех при себе?
– Мой – здесь, – отозвалась Кундри, качнув снайперкой.
Они прошли ещё не меньше двух километров по не тающей хрусткой снежной крупе, покрывавшей землю, прежде чем увидели перед собой заводские корпуса в полный рост. То, что они были мертвы, замечалось сразу, как и то, что жизнь не покинула их. Это была другая жизнь в старой реальности, или это была новая реальность в старой жизни, но то как застыли эти мутные зрачки-стёкла в глазницах окон и безжизненные взгляды их не отражали ничего, кроме сумрачной вечности, то как дышали рты распахнутых настежь дверей, как настороженно молчали облезлые стены и как гудели готовностью натянутые нервы проводов – всё говорило о том, что это громадное животное ещё живо, оно затаилось, прикинулось мёртвым, и ждёт. Ветер, весь день кравшийся следом, теперь вырвался вперёд, засвистел и загудел тоскливо в битых окнах и дверных проёмах, белыми змеями заскользила между цехами позёмка. Иона зябко поёжился, потянул носом холодный воздух, провонявший железом, гарью и небытием.
