Внутренним взором я вижу ее лицо, уже не искаженное болью и криком, а умиротворенное, с доброй улыбкой взирающее на мир с высот горних. Она смотрит вниз широко раскрытыми блестящими глазами, и нет уже в них той мутной пелены, когда шипы кромсали ее тело. В них уже нет боли и горя, лишь одна доброта…
Тут лицо Якова странно просветлело, Кириллу показалось, что на нем появилась какая-то одухотворенность, смешанная с радостью. Верно, и вправду инквизитор часто видел в нынешних грезах свою первую жертву, и в самом деле жалел ее. Кирилл безучастно кивнул: «Продолжайте, Яков! Но все-таки какая же ты тварь!»
— И вот перо стремительно бежит по листу, и я уже не обращаю внимания на помарки, густые чернильные кляксы, прорванный местами пергамент. Главное — успеть вспомнить все! Часто кончик пера под сильным нажимом ломается — это досадная помеха, отнимающая у меня несколько драгоценных мгновений, господин. Тогда я хватаю другое — благо передо мною их целый пучок. — Монах указал на стаканчик с перьями. — Пучок остро очиненных перьев. Они никогда не кончаются, так же, как никогда не иссякают чернила в громоздкой чернильнице. Успеть! Вспомнить! Ни одна не должна быть забыта!
Он милосерден. Он даровал мне надежду. Я знаю, что как только я вспомню каждую, когда я пойму, где же, в какой миг я совершил ошибку, меня простят. Он лукав, но Ему я верю. Он обещал, что как только я увижу подшитые в фолиант листы и фолиант этот будет исписан до последней страницы, меня освободят. Освободят и помилуют.
«Он тебя не помилует, не в его власти, — подумал Кирилл. — Да и не надо это ему. Только ты сам сможешь себя освободить. Пока ты не поймешь, что надо сделать, никто тебя не помилует. Но однако какая же все-таки дрянь этот блеклый монах. Кто бы мог подумать! И что ж он скажет в свое оправдание, интересно? Покается, жалеть себя будет? Начнет замученных жалеть? Эх! Кто б мог подумать, что мне исповедь инквизитора выслушать придется. Ну Балор!».
А Яков все так же мерно продолжал рассказывать:
— Я надеюсь, я жду этого утра. Но оно не приходит. Потерян счет времени. Сколько пролетело? Века? Тысячелетия? Не знаю. Но верю, это утро настанет. И уже не надо будет исступленно записывать и вспоминать. Это утро придет.
Вторая была женщина, считавшаяся весьма благонравной, жена ткача. Для изготовления своих чародейных мазей она вырыла труп новорожденного ребенка. К ней было решено применить пытку водой. Чтобы лишить ее колдовских способностей, поначалу палач вырвал ей ноздри.
