Римляне смотрели на него, не выражая никаких эмоций. Взгляды их были холодны, как лед, и тверды, словно камень.
– В договоре между нашими странами нет особых условий о Сагунте, а если они каким-либо образом и появились, то будут считаться незаконными, так как не одобрены Советом, – продолжал Гамилькон. – Если вам есть что еще сказать – говорите! Если же нет, то посчитаем конфликт улаженным. И пусть Сагунт не станет причиной раздора между нашими дружественными народами!
Закончив речь, Гамилькон посмотрел на послов. Они молчали, но теперь их глаза уже сверкали недобрым огнем. Это не лицо друга, невольно подумал Гамилькон. Нет, это скорее волчья морда…
И вот заговорил Квинт Фабий. Гордо вскинув голову, он сложил складки своей сенаторской тоги и, четко выговаривая каждое слово, обратился к Совету:
– Смотрите же, отцы Карфагена! В этих складках вместе лежат мир и война! Вы вольны сделать выбор!
– Так выбери сам, дорогой Квинт Фабий, – быстро ответил Гамилькон, не дав никому из старейшин опередить его.
– Я выбираю войну! – обведя горящим взглядом зал, торжественно произнес посол.
В ответ со всех сторон раздались громкие крики:
– Принимаем!..
– С радостью!..
– Война до победы!..
– Смерть римлянам!..
– Слава Ганнибалу!..
– Вперед, на Рим!..
Некоторые сенаторы стали аплодировать по римскому обычаю, но издевательски, как бы восхищаясь выбором Квинта Фабия. Шум, крики, топот ног и посохов возобновились с новой силой. Но на этот раз никто не пытался успокоить разбушевавшихся старейшин: Карфаген сделал свой выбор!
ГЛАВА третья "Италия в огне"
«Animus quod perdidit optat,
Atque in praeterita se totus imagine versat»
“Душа жаждет того, что утратила,
и уносится воображением в прошлое”
Латинское выражение
Италия, военный лагерь карфагенян, 218 г. до н. э.
Огонь костра притягивал к себе взоры и согревал замерзшие тела.
Как хорошо, проведя целый день в седле, уютно устроиться, подложить под локоть кожаный походный мешок и наблюдать за пляшущими языками пламени, придаваясь воспоминаниям…
После плотного ужина и италийского вина сладкий, легкий дурман окутывал голову, но ночная декабрьская прохлада позволяла не погружаться в сон, а вести неторопливую беседу, в которой обсуждались последние месяцы трудного похода.
Лежавшие около костра Адербал, Батий и Хирам разговаривали на нумидийском языке. Адербал, прежде никогда не имевший дел с нумидийцами, но обладающий, как все в их семье, способностью к языкам, быстро освоил непривычную речь.
