Адербал не ответил и лихо вскочил на коня.
– Может, все-таки нам пора ехать, Гауда? – улыбнувшись, спросил он, удерживая горячего нумидийского скакуна, готового рвануться в ночь.
Гауда взобрался на своего жеребца, и пятерка всадников помчалась от ограды дворца в сторону города.
Когда всадники удалились на достаточное расстояние от последнего придворцового строения – и от возможных ушей соглядатаев Галы, – нумидиец сделал знак охране оставаться на месте.
Он и Адербал пустили лошадей неторопливым шагом, не мешающим их беседе.
– Я слушаю тебя, карфагенянин, – холодно произнес Гауда.
Он не любил Карфаген, не любил его жителей, притеснявших его страну, поэтому не чувствовал приязни к Адербалу. Талисман Канми обязывал относиться с уважением к его обладателю, но не более того. Адербал чувствовал это, но был уверен, что после его рассказа отношение Гауды к нему коренным образом изменится.
– Гауда, ты – мой названный брат! – торжественно произнес он.
Видя, что на лице Гауды снова явственно проступило изумление, Адербал продолжал:
– Эта воля Батия, оглашенная им в присутствии твоего брата – Хирама. Мы стали родными во время похода в Италию, где не расставались ни на один день. Мы делили пищу, воду и палатку. А иногда и вино. – Он широко улыбнулся. – Прикрывали друг друга во время сражений. Каждым вечером, сидя у костра, воспоминали своих близких. Я знаю и о тебе, и о твоей благородной семье – всё. Я могу перечислить твоих предков до седьмого колена и назвать все земли, по которым кочует ваш род.
Глаза Гауды увлажнились, и он сказал с теплотой в голосе:
– Прости меня, брат, за холодный прием. Скажи мне, где сейчас отец и мой любимый брат? Надеюсь, они здоровы, и боги уберегли их от ран и увечий?
– Будь мужественным, Гауда, и выслушай печальную весть,– вздохнув, скорбным тоном промолвил Адербал. – Твои родные мертвы уже более двух лет. Я плакал, как ребенок, узнав об этом. У меня не было более надежных друзей. Думаю, никогда и не будет…
Адербал подробно рассказал ему о схватке у стен Нолы, об обстоятельствах гибели Батия и Хирама.
Гауда слушал его, стиснув зубы и вцепившись мертвой хваткой в гриву коня. Когда Адербал описывал то, что он увидел на городской стене, молодой нумидиец громко застонал, словно от невыносимой боли, и разрыдался.
Однако, быстро взяв себя в руки, – все-таки он же мужчина и бесстрашный воин, – Гауда с трудом проговорил:
– Прости, брат, мне нужно побыть одному…
Стегнув коня плетью, он рванул с места и растворился в ночи. Адербал с охраной остались ожидать его возвращения.
