И Тадеуш сбрасывал искры снопами в мертвые глаза своих палачей, со злорадным удовольствием наблюдая, как лопаются бельма, как трескается серая мертвая кожа, обнажая кости, и те в свой черед с хрустом рассыпаются в пыль. И никакой отповеди. За мертвое Землица не карает.
— Мертвые вы! — кричал Тадеуш. — Мертвые! Нет у вас надо мной власти!
Но отчего-то среди мертвецов видел он не только Якуба с его полюбовницей да старого Казимежа. Мелькали в толпе и отец, и братец Лешек, и лица окрестных князей, которых так жарко подбивал он встать против Владислава Чернского. Тадеуш вглядывался, надеясь отыскать среди мертвецов главного своего врага, но едва казалось ему, что вот он, Владислав Радомирович, его цепкий взгляд, ядовитая усмешка, — и тотчас в том самом месте лопалась ткань бытия и проступало в сизом мареве радужное око. Переливалось, играя, хватало Тадеуша за нутро, за самые хребетные струны, и тянуло к себе так, что кости трещали. Роняло наземь, тащило под хохот мертвецов.
Тадеуш просыпался в холодном поту, ожидая с весной самых дурных вестей.
Что, если кто-то выдал их заговор Владиславу? Высшему магу не нужно через снега ехать, чтоб отомстить. Нахмурится Чернец — и упадут замертво отец и Лешек, одной мыслью до них дотянется.
«Это все зима, — уговаривал себя Тадеуш. — Метель воет, дороги нет. Нет вестей. Вот и лезут в голову мысли одна другой страшнее. Вот вскроется Бяла — и расставит весна все на свои места».
Не обманула говорливая Бяла, одарила, чем могла.
Не сумел Тадеуш посмотреть в лицо утопленнику. Скользнул взглядом по груди, по мокрому грязному сукну кафтана, в котором когда-то так себе нравился. Поднял глаза на бледного Илария, обвел взглядом перепуганные лица слуг.
— Тадеуш это, из Дальней Гати. Позаботьтесь о теле.
— В Бялом думаешь схоронить, княже? — проговорил медленно Иларий. Тадеуш кивнул, думая об отце и брате. Как скоро долетит до них весть, что мертв их Тадек? Сколько горя придется им вынести, думая, что он больше не вернется, что всю зиму пролежал он подо льдом кормом для рыб?
— Да, в Бялом.
— На общем кладбище? — не желал отвязаться Иларий. За зиму всю душу выпил манус из Тадека. Хваток оказался, как щука, и безжалостен. Приставил тайну их общую к горлу Тадеуша, как нож, и все давил, по капле кровь пил. — Не думаете же вы положить дальнегатчинца в семейный склеп?
— Он здесь с малых лет при бяломястовском дворе. Он был мне… как брат, — Тадеуш не мог отвести глаз от руки утопленника. Не могла эта раздувшаяся сизая плоть быть рукой друга его детских дней. Как могла смерть так изуродовать его, сохранив почти нетронутой одежду? Медные пуговицы с гатчинскими медведями блестели на рукавах.
