не меня. А я знаю, когда кто-то судит меня.
Когда пинты допиты, он спрашивает, не хочет ли она еще. Но она интересуется временем и отвечает, что нет.
– Думаю, лучше не стоит.
Затем она извиняется и идет в дамскую комнату. Какие-то пожилые американцы за соседним столиком с дорожной картой и безалкогольными напитками, похоже, провожают ее взглядами. Когда она прошла, один из них что-то говорит другому – и они сдавленно смеются. Да, думает Балаж, вот они ее судят, и нависает над столиком, упершись в него локтями, пытаясь рассмотреть Эмму, удаляющуюся в туфлях на пробковой подошве. Почти час дня. Несмотря на то что она отказалась от новой пинты, он предполагает, что вечер они проведут вместе – что еще им делать? – и он ошарашен, когда она говорит ему, вернувшись за столик:
– Тогда пойдем назад в квартиру?
Ему словно залепили пощечину.
– Да? – удивляется он, а затем, словно желая выразить свое неодобрение, добавляет: – Серьезно?
– А ты чего хочешь? – спрашивает она, будто предлагая ему выбор.
– Ну, не знаю. – Он чешет затылок.
На самом деле он очень даже знает – знает отчетливо до боли.
Когда проходит примерно десять секунд, в течение которых он молчит, она говорит:
– Думаю, нам надо двигать обратно.
Он грустно пожимает плечами:
– Ну ладно.
Они идут к подземке молча и почти не разговаривают в поезде.
Припаркованный «мерс», знакомые тени.
Габор говорит:
– Я слышал, вы с Эммой сегодня осматривали достопримечательности?
Он еще спал, когда они вернулись с прогулки, и Балаж не знает, что именно Эмма рассказала ему. Но сам факт того, что она ему что-то рассказала, огорчает его.
И он отвечает уклончиво:
– Да, в общем…
– Вы ходили в восковой музей, – говорит Габор.
– Ну да. Правда, мы туда не попали.
Балаж пока не уверен, как Габор смотрит на это, поэтому старается говорить осторожно.
– Не попали, – говорит Габор. – Она мне сказала. Она сказала, вам бы пришлось стоять два часа или типа того.
– Больше, – произносит Балаж.
– Ты можешь получить билеты вне очереди, – говорит Габор.
– Да?
– Да.
Габор обхватил руль указательными пальцами и смотрит прямо перед собой, через широкое ветровое стекло, на длинную темную Мейфер-стрит.
– Я так сделал, когда пошел туда.
– Я этого не знал, – говорит Балаж.
– Так чем вы потом занимались? – спрашивает Габор.
В этом вопросе кроется какой-то подвох – если она рассказала ему про музей и про очередь, то Габор уж конечно спросил ее, и она рассказала ему, что́ они делали потом. Тогда зачем – пытается понять Балаж – он спрашивает
