— А ты какого рода, сынок? По одежде ты сын какого-нибудь вельможи, — сказал настоятель, оглядывая отрока с ног до головы.
Настоятель не дождался ответа — отрок безмолвствовал.
— Родители знают, что господь призвал тебя? — спросил бывший визирь.
Цотнэ готов был провалиться сквозь землю.
— Я должен сообщить обо всем твоим родителям, если они не знают. Я позову их в монастырь, только скажи, где их искать.
— Не надо, отец! — Цотнэ сполз со скамьи, встал на колени и обнял ноги игумена.
Настоятелю было неловко, что чудесный отрок сам упал ему в ноги. Он обнял его за плечи и попытался поднять.
— Что тебя тревожит, сын мой? Боишься родителей? Опасаешься, что не разрешат?
— Да, настоятель, не разрешат.
— Никто из смертных не должен препятствовать воле господа и велению судьбы. Скажи мне, кто твои родители. Я поклянусь на кресте, что не позволю тебя увести.
— Правда, отец? Правда, не отдашь меня? — Цотнэ поднял лицо и умоляюще посмотрел в глаза дяди.
— Клянусь верой Христовой, не дам увести тебя отсюда. Успокойся. Помолимся господу, сын мой, дабы внушить твоим родителям благие мысли. Кто твои родители?
— Шергил Дадиани и супруга его Натэла...
Настоятель подскочил, словно укушенный змеей.
Крепко схватился он за подлокотники кресла, а глаза его чуть не вылезли из орбит. Потом лицо его мертвенно побледнело.
Цотнэ испугался, не умирает ли настоятель. Вскочил, увидел на окне кувшин, налил воды на ладонь и брызнул на игумена. Старик встрепенулся, схватил мальчика за руку:
— Не нужно...
Глубоко вздохнул, откинувшись на спинку стула, и еле слышно проговорил:
— Опасался и сбылось!
Несколько минут настоятель сидел, словно окаменев, с остекленевшими глазами. Потом поднялся и медленно поплелся к дверям.
Цотнэ хотел помочь ему, подставить плечо, но старик отстранил отрока и тихо сказал:
— Теперь уже поздно. Завтра будет день и будет злоба его. Ложись, отдыхай до утра, — он перекрестил гостя и, пятясь, вышел из кельи.
На дворе бушевала буря. Молнии извивались в небе. Гром сотрясал землю. Хлынул проливной дождь, и мрак еще больше сгустился.
Кое-как добравшись до своей кельи, игумен упал перед распятием и начал молиться.
— Отпусти мне последний грех, тягчайший из всех моих прегрешений, ибо не избавился раб твой от помыслов о величии государства и от забот о делах царства. Отпусти грехи и прими мою душу, господи.
Он приглушенным голосом твердил молитву, бился лбом о каменный пол и крестился.
Наконец, укрепившись в вере и набравшись сил, старец сел к столу и принялся писать. Закончив письмо, позвал послушника.
