Не могу не упомянуть об одном-единственном исключении: о большом концерте, устроенном русским посланником князем Голицыным. Этот аристократ и поклонник муз познакомился с Моцартами ещё в Париже и имел о них самое высокое мнение. Он счёл своим долгом предоставить гостям из Зальцбурга возможность выступить перед избранной публикой, и овации в честь немецкой музыки явились своеобразным посрамлением нашей венской знати.
Что не могло не броситься в глаза во время этого Soiree[46], прошедшего с большой помпой, — относительно холодный приём, оказанный молодым музыкантам, по сравнению с бурными изъявлениями восторга шестилетней давности — и это при исключительной завершённости музыкального исполнения.
Я могу объяснить себе это одним лишь: утерей Вольферлем и Наннерль ореола редкостных вундеркиндов. И действительно, Наннерль уже вполне сформировавшаяся Demoiselle[47], а Вольферль, хотя он подросток и лицо у него детское, далеко не прежнее прелестное дитя.
Его притягательность заключена сегодня не столько в мастерстве виртуоза, в том изумительном владении клавиром и скрипкой, которые воспринимаются как нечто естественное, — как-никак ему двенадцать лет, — сколько в содержании программы, составленной главным образом из его собственных композиций.
Для меня лично — и Вы, любезнейшая графиня, приняли бы мою сторону — творческие откровения юного Моцарта были куда большим поводом для восхищения, чем мастерство их воспроизведения, — а ведь это самый характерный признак гениальности, который большинством отмечен не был.
Леопольд Моцарт, несомненно, угадал, в чём самая сильная сторона дарования сына, и целеустремлённо способствует её развитию.
Подхватив на лету пожелание молодого императора и рассчитывая на успех постановки, он поручает Вольфгангу написать оперу-буффа, считая, наверное, что певцы и певицы, бывшие в то время под рукой, для этого жанра подходят больше, чем для оперы-сериа[48]. Хотя они же в конце декабря прошлого года обеспечили успех «Альцесты» Глюка[49], а может быть, единственно по той причине, что ему предложили подходящее для такой оперы либретто, принадлежащее перу проживавшего в то время в Вене флорентийца Кольтеллини.
И не было такой силы, которая оторвала бы в те дни Вольфганга от работы, мелодии так и рвались из него наружу — и в начале июля партитура «La fmta semplice» — «Притворной пастушки», — как называлась опера, уже готова и ничто постановке не препятствует.
