— Говорят, он далеко не тот милый мальчик...
— Жаль. Он взрослеет и тем самым невольно лишается нимба, осенявшего его, когда он, дитя, со взрослой вдумчивостью исполнял одну пьесу за другой.
— Ты упомянула о Вальдштеттене. Что этот дотошный хронист жизненного пути нашего вундеркинда о нём в последнее время сообщает?
— Странное дело, я давно не получаю от него писем, хотя ему явно есть о чём рассказать.
— Мне известно от моего отца, что прошлой осенью Моцарты попали в Вену в разгар эпидемии оспы, которая унесла нашу невесту-эрцгерцогиню. При дворе объявили траур, и о концертах пришлось забыть. Опасаясь заразиться, Моцарты ретировались в Богемию. Однако болезнь настигла детей и там, пусть и в лёгкой форме. После выздоровления они долго гостили у брата архиепископа, графа Антона Шраттенбаха, в Брно.
— Да, это мне известно. Но и только.
Увлечённые беседой, дамы неспешно прогуливаются по парку и выходят на лужайку, откуда открывается красивый вид на маленький дворец. Болонка, большую часть времени крутившаяся у них под ногами, вдруг начинает скулить и лаять: она замечает человека, который быстрым шагом приближается к ним со стороны замка, — это господский камердинер с письмом для графини Авроры. Быстрого взгляда, брошенного на конверт, достаточно, чтобы узнать фамилию отправителя.
— Нет, ты подумай — Вальдштеттен! Лёгок на помине! — говорит она. — Ну наконец-то! Теперь мы сразу удовлетворим наше любопытство.
Она увлекает подругу к стоящей неподалёку скамейке, открывает письмо, и обе вместе читают:
«Любезнейшая графиня!
Не сердитесь на меня, пожалуйста, за долгое отсутствие писем. Я молчал, потому что не мог сообщить ничего утешительного. Всё-таки венцы легкомысленный и поверхностный народец — я краснею от стыда при этом признании, — без bon goflt[44], лишённые восприимчивости к подлинным ценностям и неподдельного энтузиазма, они более падки до сенсаций. Леопольд Моцарт не так уж не прав, когда говорит, что им куда больше по душе арлекиниады, фокусы и шарлатанство, нежели откровения гения».
— Эта увертюра Вальдштеттена звучит в высшей степени загадочно, — замечает графиня Аврора, опуская конверт на колени. — Даже не знаю, чего теперь и ждать.
— Может быть, он преувеличивает.
— А вот это не в его духе. Если его что глубоко волнует, он следует принципу: avoir coeur a la bouche[45]. Но продолжим чтение...
«В последнем письме я сообщил Вам, что Моцарты в январе прибыли в Вену и затратили много усилий для восстановления былых связей. Я помогал, чем мог. Результат во всех случаях оказывался одним и тем же: отказ следовал за отказом. Одни оправдывались объявленным при дворе трауром, хотя карнавальным увеселениям эти господа свою дань платили. Другие настолько цепенели при одном воспоминании об оспе, что избегали любого скопления людей, что вообще-то довольно странно, поскольку она давала о себе знать — и то изредка — лишь в некоторых предместьях Вены.
