Вышел из душа, вытерся перед запотевшим зеркалом, поглядел на себя. Да, без кепки бы каждый второй узнавал. А так — в кепчонке, в куртке китайской дешевой, в говнодавах каких-то на ногах… Кстати, говнодавы эти стоят немалых денег. Хорошие кроссовки — они не цветные и не с брюликами по швам.
Ну, что, поговорим?
Разговор был долгим. Уговорили вдвоем ноль-семь под горячие пельмени с маслом да со сметаной, под колбаску дешевую, под черный хлеб, под лучок, крупно нарубленный — чисто по-мужски.
— На вот, пощелкай. Потом надо будет почистить, а потом смазать.
— Хорошая машинка. А в кино всегда у самых крутых — никелированные, блестящие. Или с накладками разными.
— Да какой я — крутой? Это ж я! Мы же с тобой! Эх…
Оп-па…
Тут из коридора полезли какие-то. Быстрые, ловкие, крепкие. Уже держат за шиворот, шею сдавливая. Руки умело скрутили назад, лязгают металлом. А друг нюхает ствол и говорит кому-то назад:
— Недавно отстреляно. Проверить надо.
Отдает револьвер. Не стреляет. Не спасает друга.
— Так это как выходит, значит? Это дружба теперь такая у нас?
— А ты давно мне звонил? Заходил, может? Интересовался? Помогал? Дружба, дорогой ты наш самый верхний, она как фикус. Может в кадке долго стоять — но поливать надо и пыль с листьев стирать. А то засохнет.
— Ты же не обращался! Никогда не просил ни о чем! Я был просто уверен, у тебя все хорошо.
— У меня — все хорошо. А насчет «просить» — вспомни, дружище, классика. Как там было? Никогда ничего не просите. Сами придут и сами дадут. Вот, они пришли и дали. Давным-давно. Еще тогда, когда ты только в политику полез. А просить у тебя что-то — да у меня все есть!
— Черт… Ты же мог… Да что у тебя есть?
— А вот, что мне надо — то и есть. Уводите его, ребята. Аккуратно, аккуратно, чтобы никто и никак.
— Есть, товарищ полковник! Вас сегодня ждать?
— Нет. До завтра потерпит в камере.
Так он — полковник. Надо было пробить по базе, еще когда в силе был. Да кто же знал? Эх, дружба, дружба…
Петр Кедров, лицензированный специалист широкого профиля по вызову, свернул крышку с бутылки пива и замер на тридцать секунд. Ровно тридцать секунд, не больше и не меньше. Сначала раздались уже навязшие в зубах аккорды, потом хор спел короткую песенку, заканчивающуюся ударным «Пиво пьешь — ума не будет!», и одновременно с этим лениво полз дымок из горлышка.
Когда-то кто-то посчитал, что культура пития сама собой заставит пить меньше, но красивее. Вот и полагалось теперь из бутылки наливать в высокий пивной бокал, наклонив его под углом и следя, чтобы шапка пены не перевалила через край. А если какой-то быдловатый гопник припадал от утреннего сушняка сразу губами, чтобы «из горла, по-пацански», то сначала получал порцию раздражающего газа. Не ядовитого, до этого не додумались ещё. Все же демократия и гуманизм… Но все равно ужасно противного, мерзкого — не отплюёшься. При этом, что интересно, само пиво оставалось вкусным и ароматным. Как придумали, где там эта капсула — так мужики до сих пор и не разобрались. Пытались даже экспериментировать, сбивать горлышко, скалывать его. Все равно будто из самой глубины пива шёл газ, запахом и вкусом своим убеждающий — лучше из бокала. Ну, ничего, ничего. Тридцать секунд — и пей на здоровье, как нравится.
