— Ты в город?
— Ну?
— Купи бутылочку…
Толик был очень осторожен, и никогда не просил принести две. Он знал, что много пить ему нельзя. Во-первых, у него уже была язва, кое-как залеченная, а во-вторых, был у него один из самых больших пороков пьющих людей: он терял голову. Вот Шурик, Григорич, как его звали молодые, когда много пил, то у него болеть начинала голова, будто клапан какой-то в ней включался и не пускал пить больше. И тогда Шуряк — так его называл только Толик — становился мрачен, необщителен, а потом и вовсе покидал компанию и шел себе спать. Толик был не таков. Ему первый же стакан поднимал настроение, а со второго отшибало все напрочь, и он мог спокойно пить литрами самую паршивую выпивку, мучаясь наутро только желудком. Это же он, еще до приезда Валеркиного, стал настоящей легендой, когда в пьяном запале голым кулаком расколотил хрустальную пепельницу. За пепельницу ему ничего не было, потому что комендант проверял наличие имущества в комнате только при выезде очередного увольняющегося.
Толик пока не увольнялся, о наличии или отсутствии в комнате пепельницы никто не спрашивал.
А было в комнате то, что и положено. Как войдешь, так сразу справа встроенный шкаф для верхней одежды, слева — гардеробчик невысокий, вдоль стен, напротив друг друга — две кровати с деревянными полированными спинками, еще по тумбочке возле кроватей со стоящими на них настольными лампами. Под подоконником пристроен письменный стол, один стул при нем. Вроде и немного всего, а больше ничего и не поставишь. Вон, когда Григорич стал библиотекарем на общественных началах, стал возить сумками книги, так чтобы поставить второй стол под книги, пришлось вторую кровать выносить, и с тех пор Шуряк жил один.
Где-то написали даже, что у них общежитие гостиничного типа. Угу.
Гостиничного. Только гостиница та не в Подмосковье, наверное, а где-то далеко за Полярным кругом, как те, о которых в песнях да в книжках. Не гостиничного, казарменного. Именно так. На каждом этаже — два туалета и две умывальных комнаты со столом, обтянутым байковым одеялом вместо гладильной доски, между раковинами. Душ — один на всю общагу. На первом этаже, в черной от грибка комнате, где помещается всего четыре душевых рожка, отделенных друг от друга тонкой жестяной перегородкой.
— Валер, пойдем уже, а? Холодно, блин…
— Есе дюдють, — лыбится Валерка. Ему хорошо.
Так хорошо, то есть почти так, как было однажды Толику. Он тогда жил один и один ходил в город. И возвращался тогда один, в дико жаркую летнюю ночь, после очень хорошо проведенного вечера. Ну, очень хорошо проведенного вечера. Поэтому шел он домой долго. Часа полтора, наверное, да и то уже возле общаги подхватили его под руки мужики, возвращавшиеся из «Шайбы». Подхватили, затащили, усадили на стул дежурного, смотрящего телевизор в ленинской комнате. Отдышались с жары в сырой прохладе первого этажа.
