— Мимимиза… Это же просто опечатка! Одна буква! И все, кто стоит в коридоре, прекрасно поняли, о чем речь в объявлении.
— И я прекрасно понял. Я — единственный в городе налоговый консультант по мимимизации налогов.
— Мимимизация — это как?
— Самое главное — это неподсудно. Все, что я делаю, абсолютно законно. Ни один налоговый орган не возражает против моих консультаций.
— Так что вы делаете?
— Мимимизирую. Все остается, как есть, но налоги просто перестают вас тревожить. Они становятся такими милыми, такими, знаете ли, ми-ми-ми…
Ну, что — исполнили мечту. Подкопили деньжат, справили паспорта, получили визу и рванули в Париж. Ранней весной — в Париж. Долетели, устроились, а потом пошли гулять. Вот он — город мечты. Тот самый, который увидеть, и… Хотя, нет, умирать мы не собирались. Ноги сбили, таскаясь по улицам-переулкам. Красота же! Уже под вечер купили в магазинчике бутылку шампанского, сыра нарезку. Вышли к набережной Сены, нашли ступеньки. Бутылку, как тут положено, в пакетик непрозрачный вставили. Достали стаканы пластиковые. Разлили, чокнулись, сказали привычное «дзынь». За спиной набережная. Впереди Сена. Вон там справа — Эйфелева башня. Шампанское французское. Сыр тутошний. Ну, просто праздник. И тут за спиной:
— Вот, мама, смотри. Вот это — парижские клошары. Вот так они и живут от бутылки до бутылки. Но при этом, мама, обрати внимание — они почти ничем не отличаются от наших бомжей. Кроме того, что чистые. И бутылка у них в пакете. Все же Париж, культура…
С самого утра он работал. Выходил на дорогу, присаживался на обочину. Ветку, подобранную по дороге, ветром сбитую, очищал от коры острым блестящим ножиком. Медленно и аккуратно очищал от коры. Потом строгал неторопливо, сея под ноги мелкую стружку. Иногда трогал лезвие ножика, качал недовольно головой, вынимал специальный точильный камушек и правил на нем. Подъезжали подводы. Крестьяне всегда ходили караваном, собравшись человек по двадцать на всякий случай. Старший подбегал, совал в раскрытый мешок денежку. Переминался, заглядывая в глаза:
— Ну, так мы поедем? Этот, отложив веточку и ножик, заглядывал в мешок, потом щурился на стоящие подводы, груженные товаром, кивал степенно:
— Езжайте, что ли… Потихоньку. Мужики радостно гомонили — «дозволено». Проезжая, снимали шапки, кивали-кланялись с уважением. А он опять — веточку, ножичек. И так каждый день. Ну, кроме дождей и зимних непогод. Жил в деревне неподалеку. И все его уважали по жизни. Говорил мало, но солидно и окончательно. И если уж сказал чего, то так и было всегда. А иначе — как? Кто ж против пойдет? Своя голова — она всегда на плечах должна быть. А то этот-то — и ножик у него, и веточка, да и мало ли кто в лесу. Уже потом, когда скончался он по старости, когда дом его сожгли на радостях, когда следствие по всему этому делу было, спрашивал городской:
