Наёмник, никогда не страдавший излишней мнительностью, тяжело вздохнул, и наконец-то толкнул дверь.
Несколько мгновений он стоял на пороге, пока привыкали глаза после неожиданно выглянувшего солнышка, потом обвёл внимательным взглядом вытянутое просторное пространство с равномерно расставленными столами, большинство которых было уставлено перевёрнутыми верх ногами скамьями.
— Эй, Ежи, чё торчишь, будто травоядный дракон? Иди сюда, нальём лекарство от меланхолии…
Наёмник, повернувшись на голос, только покачал головой и хмыкнул: в любой компании, группке, отряде, обществе всегда найдутся люди, отдающиеся гулянию (имеется ввиду комплексное значение этого слова: от неимоверного количества хмельного до мордобоев, братаний, и кувырканий с тем количеством женщин, которое способен одолеть организм) всем сердцем. Это своего рода искусство: не спать, напрягать тело всевозможными испытаниями день, два — неделю, а потом накануне дежурства или иного ответственного мероприятия, встать, словно новорождённый дракон, ни разу не пробовавший на зуб человечину, и добывающий огонь, извините, пока только задом, и идти служить. Это были РоСтайн и компания. Бирон — мелкий столичный дворянин, имеющий за душой лишь меч и неиссякаемый оптимизм по поводу будущего (равно, как и прошлого и настоящего), щёголь, умеющий правильно улыбнуться хоть симпатичной крестьянке, хоть задравшей нос леди, растопить лёд сердец которых для него всегда вопрос чести. И с ним такие же неунывающие парни-гвардейцы, для которых меланхолия и нежелание открывать глотку вину — диагноз, с которым борются самыми радикальными методами, используя вместо рычагов воздействия весь арсенал от «честь» и «слабо» до «уважаешь» и «в морду». Да-да, вот так — они не стесняются использовать белые благородные рученьки для резких, профилактических, порой так необходимых действий.
Улыбка на лице Ежи непроизвольно расползлась, словно лужица в оттепель. Это то, что ему нужно: компания лёгких на подъём и язык собутыльников, не травмирующих мозг пережёвыванием сомнительных перспектив.
Направляясь к ним, Ежи отметил несколько моментов. Первый — и самый главный — Лири в трапезной нет. А гвардейцы заняли столик чуть ли не посредине зала, словно бы говоря: начальство выразило пожелание (читай: приказало), чтобы бравые вояки расслабились, вот они по мере слабых человеческих сил этим и заняты — и негоже просьбы командиров исполнять, прячась по тёмным углам. Ну и ещё одна мысль — не столь, впрочем, важная, но любопытная и для любителей статистики: Ежи так и не смог сразу определить, что тут у них: затянувшийся ужин или ранний завтрак. Лица гвардейцев были в меру бледны и розовы (в зависимости от склонности), глаза блестели и краснели в пределах разумного, языки работали с той вальяжной неторопливостью, за которой легко спрятать неминуемые в таких положениях речевые огрехи, и носами ещё никто не изучал столешницу в поисках зарытых кладов и прочих мясных подлив.
