Однако дома меня ожидало страшное известие: в Киеве арестовали Леву, и в газетах, среди других имен врагов народа, мелькает уже имя Ивановского Л. Я., конечно, не на первом месте, но среди сообщников и прочих негодяев.
По правде сказать, я этого ожидал; как, спрашивается, могли не забрать Леву, который работал с ними, всех их знал, дружил, и к тому же его отец из Швейцарии, и сам он родился в Швейцарии, и в Швейцарии у него родственники, и все записано в анкете, никогда он этого не скрывал, приписали ему, наверно, что швейцарский шпион, и дело с концом…
Но, между прочим, когда после смерти Сталина Леву реабилитировали, оказалось, что о Швейцарии даже разговору не было. Он хотел, видите ли, присоединить Черниговскую область к панской Польше. Как вам это понравится? С таким же успехом он мог присоединить Чернигов к Бразилии или к Цейлону. Вот такие глупости тогда выдумывали.
Тут же мы с мамой бросились в Чернигов. Хочешь не хочешь, надо идти к Анне Моисеевне, жена все-таки, что-то знает, надо помочь, осталась одна, с ребенком на руках, жена «врага народа».
Мама к ней не пошла, не простила ей ту встречу. Пошел я один, а мама осталась у Рудаковых, земляков наших.
И вот что мне сказала Анна Моисеевна:
– Мы с Ивановским разъехались год тому назад. В доме остались кое-какие его вещи. Можете их забрать. Анна Егоровна, отдайте вещи Льва Яковлевича.
Что я мог ответить этой дряни?! Повернулся и ушел. А маме сказал, что Анна Моисеевна ничего не знает.
– Как это ничего не знает? – спросила мама. – Муж он ей или не муж?
– Она говорит, что уже год, как разошлись.
– «Разошлись»? Тюрьма их развела, бросила Леву, сволочь! В такой беде бросила!
Переночевали мы у Рудаковых, наших земляков, ну, а земляки, конечно, все знают, оказывается, зря ходил я к Анне Моисеевне, она отреклась от Левы, публично, на собрании, заклеймила как врага народа, об этом было напечатано в областной газете, мы как-то проглядели этот номер, и обоих предыдущих ее мужей тоже посадили, и в рассказе о ней слышался глухой намек на то, что она-то их всех и посадила… Конечно, никто этого доказать не может, приложила она руку или не приложила, и не имеет значения: все равно бы посадили, но, во всяком случае, ясно, рванина, дерьмо, зря я к ней ходил…
Что делать? Едем с мамой в Киев, идем в НКВД, идем в одну тюрьму, идем в другую, сутками стоим в очередях, там нет, здесь нет, наконец, узнали: осужден на десять лет лагерей без права переписки.
