На стене висела тень от часов. Сами часы — в Лешиной душе. Еще бабушкины, а может быть, прабабушкины. В боковом кармане куртки Леша держал ключ. Небольшой. Подкручивал внутри пружину до отказа. Прислушивался. Тик-так. Тик-так. Ничего. Идут.
В душу себе Леша не часто заглядывал. Он смотрел на стенку, на тень от часов. К нему приходило одно-единственное существо, Соня.
— Ты что, еврейка? — спрашивал Леша. — Ну ладно, это я так. У вас, у евреев, тоже ведь вера есть. Но мы этого не будем касаться.
Леша лежал на кровати.
— Сонь, ты не видела? Ключик у меня из кармана выпал. Ладно, пригребай в постель. Я сам поищу. Может, под кровать закатился? Маленький...
Оглянулся на тень от часов на стене. Не видно. Встал, зажег свет.
— Я сейчас, Сонь, ты лежи. Я вот только...
Ничего, ничего, успокаивал себя Леша. Часы старинные, в них заводу на века. Пружина не такая, как теперь, и не электронные. А сам шарил под кроватью. Эх, фонариком бы посветить.
— Я ведь, Сонь, за жизнь нигде не был. Есть которые в Испанию или в круизы вокруг Европы.
Прислушался. Тик-так. Тик-так. Часы шли с перебоем. Потом быстро-быстро. Тик-так, тик-так, тик-так.
— Соня, вызови врача. Стрелки быстро крутятся.
Услышал неровный, чуждый стук внутри себя. Что-то звякнуло. Ключ, мелькнуло в голове Леши. Леша взглянул на стенку. Тень от часов сжималась.
На кровати сидела женщина в рубашке, девушка с распущенными черными волосами. Совсем еще молодая. С большими испуганными глазами.
Смеющаяся линия флейты долго висела в воздухе. Трепетала. Потом опустилась на желтые прочные подушечки — цветы пижмы.
Штрихи ударных прорезали кусок неба, наполнили его дыханием.
Место запустения звуков. Сорная трава. Возня птиц. Мелко задробили ударные. И вдруг вспыхнул глаз скрипки. Он разрастался множеством оттенков жизни, и опять заскользила линия флейты. Теперь она уже была не насмешливая, а печальная. Глаз скрипки все больше тяготел к этой осенней земле. Все яснее становился нашим с тобой смертным домом.
Мерные удары смычка отмеряли время и отлетали в безвременную голубизну.
Шепот:
— Ты меня там слышишь?
— Да.
— Ты меня слышишь?
— Да, да, всегда.
Шелест крыльев, возня в кустах воробьев и синиц. Осенью они не улетают, остаются.
И только я подумал: где голос скрипки... Да вот же он.
Стук ударных. И над собой в осенней голубизне неба я увидел штрихи дома так, как его рисуют дети, вечные победители смерти.
Вот и стены и не стены, дверь и не дверь, окно и не окно.
