— Друзья, с того момента, как Рим освободился от царей, им управляет кучка влиятельных олигархов, которые все контролируют: государственные учреждения, землю, армию, налоги и наши заморские провинции. А все мы, как бы мы ни старались, для них просто толпа ничтожеств. Даже те из нас, кто высок по рождению, вынуждены кланяться и пресмыкаться перед людьми, которые в нормальном государстве смотрели бы на нас снизу вверх. Вы знаете, кого я имею в виду. Все влияние, сила, богатство и само государство в их руках; все, что осталось нам, — это опасности, поражения, суды и нищета. И как долго, мои храбрые друзья, мы будем все это терпеть? Не лучше ли смело погибнуть в битве, чем влачить жалкое существование в качестве игрушек для тщеславия этих людей? Но погибать нам необязательно. Мы молоды и тверды сердцем, в то время как наши враги развращены своей роскошью и ослаблены годами. Они объединяют по три-четыре здания, чтобы в них жить, тогда как у нас нет места, которое мы могли бы назвать своим домом. У них картины, статуи и рыбные пруды, а у нас — нищета и долги. Впереди нас ждет только страдание. Просыпайтесь же! У нас есть шанс завоевать честь и славу! Используйте меня так, как вы хотите: или как командира, или как солдата, стоящего с вами в одной шеренге, — и помните о той военной добыче, которую вы сможете завоевать в этой борьбе и которая будет вашей, если я стану консулом. Откажитесь быть рабами! Будьте хозяевами! И давайте, наконец, покажем миру, что мы мужчины!
Так, или почти так, звучала речь Катилины. После того, как он произнес ее, бунтовщик удалился во внутренние покои, чтобы переговорить со своими самыми близкими сторонниками, включая Курия. Здесь, за плотно закрытой дверью, Катилина напомнил им об их клятве на крови и заявил, что настал час атаки. Было предложено убить Цицерона на следующий день, на Марсовом поле, во время голосования. Курий утверждал, что присутствовал только на части этой дискуссии, а потом выскользнул из комнаты, чтобы предупредить Цицерона. Он отказался дать письменные показания под присягой. Предатель настаивал на том, что не выступит в качестве свидетеля. Его имя не должно упоминаться ни под каким видом.
— Ты должен сказать консулу, что, если он вызовет меня, я буду все отрицать.
Когда я вернулся к дому Цицерона, входная дверь была забаррикадирована, и в нее впускались только те, кого знали в лицо и кому доверяли. Квинт и Аттик уже были в кабинете, когда я вошел туда. Я передал то, что сказал мне Курий, и показал запись речи Катилины.
