К этому моменту мы подошли к подиуму, на который консул поднялся, повернувшись лицом к аудитории, и спросил меня:
— Квинт здесь?
— Нет, он ведет агитацию.
Действительно, многие сенаторы отсутствовали. Все кандидаты в консулы и большинство кандидатов в трибуны и преторы, включая Квинта и Цезаря, решили посвятить день встречам с избирателями, а не государственным делам. Только Катон был на своем месте, изучая материалы казначейства. Цицерон состроил гримасу и смял записку Курия в руке. Так он стоял несколько минут, пока не понял, что сенаторы внимательно наблюдают за ним.
— Граждане, — объявил он. — Мне только что доложили о многочисленном и разветвленном заговоре против Республики, который включает в себя и убийство первого консула. — Аудитория вздохнула. — Для того чтобы эта информация могла быть проверена и обсуждена, я предлагаю отложить начало завтрашнего голосования до того момента, когда мы сможем четко оценить опасность. Есть возражения?
В последовавшем за этим возбужденном шепоте невозможно было ничего разобрать.
— В таком случае заседания объявляется закрытым до рассвета завтрашнего дня. — С этими словами Цицерон спустился в зал, сопровождаемый ликторами.
В Риме наступил период замешательства. Цицерон направился прямо домой и занялся выяснением того, что точно сказал Катилина, — рассылал клерков и посыльных к потенциальным информаторам. Мне было велено привести Курия из его дома на Авентинском холме. Сначала его слуга отказался впустить меня — сенатор никого не принимает, объяснил он мне, — но я приказал сообщить, что прибыл от Цицерона, и меня впустили. Курий находился в состоянии нервного срыва: он разрывался между страхом перед Катилиной и страхом быть обвиненным в убийстве консула. Сенатор наотрез отказался пойти со мной и встретиться с Цицероном лично — все это было слишком опасно. С большим трудом мне удалось заставить Курия рассказать об утренней встрече в доме Катилины.
Он рассказал, что там присутствовали все сторонники Катилины: одиннадцать сенаторов, включая его самого, полдюжины всадников, из которых он назвал Нобилора, Статилиса, Капита и Корнелия, а также бывший центурион Манлий и десятки мятежников из Рима и со всей Италии. Сцена была очень драматичной. Дом абсолютно пуст — Катилина был банкротом, и дом заложили. В нем оставался только серебряный орел, который когда-то был личным штандартом консула Мария в тот период, когда он выступил против патрициев. Что же касается того, что сказал Катилина, то, по рассказам Курия, это звучало следующим образом (я записывал под его диктовку):
