Вернувшись из кухни с банкой соленых огурцов, я увидел, что девочка листает томик Пушкина.
— Вы любите Пушкина? — спросил я.
— Нет, что вы! Его значение сильно преувеличено.
— Вот как? — улыбнулся я.
— Он ведь не создал ничего оригинального. Все это перепевы из европейской поэзии, — наставительным тоном пояснила девочка. — Ой, может быть, я вас обидела?
— Да нет... — Ее самоуверенность позабавила меня. — Вот колбасу режьте.
— Спасибо, я не ем мяса.
— Вы вегетарианка?
— Нет, просто не хочу привыкать к той пище, которая мне не по карману. Ведь потом будет хотеться. — Она застенчиво улыбнулась.
— Скажите, — осторожно спросил я, — а кто ваши родители?
— Мама учительница, а папы у нас нет. Я незаконнорожденная. — Она тревожно заглянула мне в глаза. — Это вас не смущает?
— Что вы! Что вы! Так вы с мамой живете?
— Нет, мама у меня в Горьком. Я здесь одна. Я окончила Училище памяти 1905 года.
— А где же вы живете?
— Когда у кого. Несколько дней жила у Аркадия Ефимовича, ну, который нас с вами на выставке познакомил. Только вы ничего не подумайте, у него жена есть. Теперь у одной знакомой живу. Она в Туркмению поехала на этюды. Через месяц вернется.
— Еще раз извините, что расспрашиваю, но...
— Ничего, ничего, пожалуйста, я привыкла.
— Гм, да я ничего особенного, я только хотел спросить, сколько же вам лет?
— Двадцать три.
— Двадцать три? Я думал, вам не больше семнадцати.
— Просто я хорошо сохранилась.
Почудилось ли мне, или и впрямь в глазах у нее сверкнул издевательский огонек? Нет, наверно, показалось, потому что она уже смотрела не на меня, а на мелкий рисунок тарелки.
— Ох, что же я! Кушайте. Огурчик положить?
— Спасибо, — прошептала она.
Ночью я увидел мать. Такой, какой она была в моем детстве. Она медленно распрямилась над тазом, стряхнула с рук мыльную пену и сказала: «Я же тебе запретила лазать на чердак». И я тотчас же оказался на чердаке и увидел, как зеленоватый луч ударил в окошко и превратился в рыжую девочку с огненным помидором в руке. «Не шуми», — строго сказала девочка и откусила помидор. На ней было короткое байковое платье, и из-под него вылезали розовые штанишки. «Не шуми», — повторила она. «Это Шурочка», — сказала мать, она уже почему-то тоже была на чердаке. «Какая же это Шурочка? — удивился я. — Она же умерла». В ответ мать молча протянула мне круглое зеркальце. «Это не Шурочка!» — закричал я и ударил мать по руке. Зеркальце выскользнуло и, ударившись об пол, разлетелось сверкающими осколками.
