Отец обладал недостававшими ей для осуществления её идеи знаниями и нужными контактами. Сработала парочка чисто, как по нотам: папа был матёрым профессионалом, дочка — толковой ученицей. Как только деньги очутились у них в руках, он улетел в Германию на операцию, а Яна — в Аргентину.
— Да, мой старик — не самый высоконравственный человек. Таких, как он, называют оборотнями в погонах. Он не стоял на страже закона, а использовал своё положение для наживы. Он брал взятки и покрывал бандитов. Без него у меня вряд ли выгорело бы всё это дельце. Он знает все лазейки, все входы и выходы. Знает, как подделывать улики, как заметать следы. Но знаешь, Кир, мне плевать на все его грехи, потому что он сказал самое главное: «Как тебе жить и кого любить — твой и только твой выбор, никто не может тебя принуждать к другому. Но уж если выбрала, то и отвечать за свой выбор или огребать за него — тоже тебе». С маман я никогда не могла поговорить по душам, не получалось. А с ним, как ни странно — да. Он далеко не святой, но и не ханжа, как матушка. Он не носит маску добродетели, не лицемерит, не притворяется. Наверно, потому-то маман и оказалась успешнее, чем он. И пошла гораздо дальше. Я с ним созванивалась недавно... Операция прошла хорошо, он поправляется. И я почему-то этому рада.
Огонь в чаше наполнил глаза темноволосой рассказчицы расплавленным золотом слёз.
— Да, мой отец — не лучший из парней. А если не смягчая, то засранец, каких поискать. Но он сказал, что я — единственный в мире человек, которого он никогда не кинет... И знаешь, я ему верю. Потому что и правда не кинул. И был готов за меня и под пули, и в тюрьму. Если бы что-то пошло не так и нас бы сцапали, он был готов взять всё на себя и представить всё так, будто я жертва, а не сообщница. А в тюрьме, как ты понимаешь, он бы недолго протянул с его печенью... До суда бы просто не дожил. Я знаю, он сдержал бы слово... И я тоже не сдам его даже под пыткой.
Вот так, без единого «люблю», Яна призналась в оном чувстве. И, будто бы досадуя на себя саму за эти сантименты, быстро овладела собой, смахнула влагу с ресниц, улыбнулась и задорно дёрнула плечами. И снова она — насмешливо-непроницаемая, неуязвимая, бесстрашная и спокойно-уверенная, но Лютова-то знала, что за этой бронёй пряталось сердце, которое много вынесло за эти три года.
— Я, как ты, наверно, догадываешься, с некоторых пор не очень люблю ментов... то есть, пардон, полицейских, — усмехнулась она. — А особенно «оборотней». Но твоему папе я, как ни странно, не отказалась бы пожать руку.
