— Почему она танцует? — снова спросил Эйзр.
Генри Доббинс сказал, мол, неважно почему, просто танцует. Позднее мы нашли в доме ее родных. Они были мертвы и сильно обожжены. Семья была небольшая: младенец, старуха и женщина, чей возраст мы не сумели определить. Пока мы их вытаскивали, девочка продолжала танцевать. Она прижала ладони к ушкам, что, вероятно, что-то значило, и некоторое время танцевала, двигаясь бочком, потом пятясь. Она изящно покачивала бедрами.
— Ну, а я не понимаю, — сказал Эйзр.
Дым от хижин пах соломой. Он клубами перекатывался по деревенской площади, редел, местами распадался на прозрачные завитки, как утренний туман. На деревенской площади лежали трупы свиней. Девочка поднималась на цыпочки, медленно поворачивалась вокруг своей оси, она танцевала в дыму. Лицо у нее было мечтательное, спокойное и сосредоточенное. Намного позже, когда мы уходили из деревушки, она все еще танцевала.
— Судя по всему, какой-то гребаный ритуал, — произнес Эйзр, но Генри Доббинс оглянулся и заявил, мол, нет, мол, девочка просто любит танцевать.
Тем вечером, после того как мы ушли прочь от дымящейся деревни, Эйзр на привале передразнивал танец девочки. Он совершал смешные прыжки и повороты. Он прижимал ладони к ушам и некоторое время танцевал бочком, потом пятясь, а затем похабно задвигал бедрами. Но Генри Доббинс, который для своей внушительной комплекции двигался изящно, подхватил Эйзра сзади, оторвал от земли, отнес к глубокому колодцу и спросил, хочет ли он, чтобы его туда бросили.
Эйзр сказал, дескать, нет.
— Ладно, — произнес Генри Доббинс, — тогда танцуй как следует.
Война окончилась, и заняться было особо нечем. Норман Боукер катил по шоссе, которое семимильной петлей огибало озеро, и, возвращаясь к исходной точке, шел на новый круг. Машину он вел медленно, наслаждаясь покоем и ощущением безопасности в большом отцовском «шеви» и время от времени поглядывая на озеро, чтобы посмотреть на лодки и бездельников, катающихся на водных лыжах. Было воскресенье, и было лето, и городок как будто ничуть не изменился. Озеро раскинулось округлое и плоское, а еще оно серебрилось под солнцем. Вдоль шоссе тянулись большие многоуровневые современные дома с просторными верандами и панорамными, или французскими, окнами, выходившими на воду. Со стороны озера, где участки были самые дорогие, дома стояли наиболее красивые, ухоженные и ярко покрашенные. На воду выдавались причалы с укрытыми брезентом лодками. У этих домов имелись аккуратные сады и иногда даже садовники, внутренние дворики с жаровнями для барбекю и грилями, а еще деревянные таблички, оповещавшие, кто тут живет. Слева от него, по другую сторону шоссе, дома тоже были красивые, хотя и не такие дорогие, и вообще поменьше, без причалов, моторок или садовников. Шоссе служило своего рода границей между состоятельными и почти состоятельными. Жить по озерной стороне было одной из немногих естественных привилегий в степном городке, дающей возможность наблюдать закат не над кукурузным полем, а над водной гладью.
