Крыс сверкнул улыбкой.
— О’кей, старик, но все, что я до сих пор рассказывал, было из личного опыта, чистая правда. Есть кое-что, что я слышал из вторых уст. На самом деле из третьих. С этого момента все становится… как бы это сказать…
— Домыслами?
— Ну да, верно. — Крыс посмотрел на запад, обшаривая взглядом горы, точно ждал, что на какой-нибудь гряде вдруг что-то появится. Секунду спустя он пожал плечами. — Так вот, пару месяцев спустя я столкнулся с Эдди Даймондом в Бангкоке. Я был в увольнительной, так, мелочи, поправлялся после гриппа. И он рассказал мне кое-что. Впрочем, сам я этого не видел. И Эдди тоже не видел. Он слышал это от одного из «беретов», так что отнеситесь к этому с толикой скепсиса. Или вообще не верьте в это.
И снова Крыс поискал взором что-то в горах, потом откинулся к стене и закрыл глаза.
— А знаешь что? — произнес он вдруг. — Я ее любил.
— Чего?!
— Да, очень любил. Наверное, мы все ее любили. Глядя на Мэри-Энн, каждый невольно вспоминал про всех красоток, оставшихся дома, про всех этих чистых и невинных куколок, которые никогда ничего не поймут, даже за миллиард лет не поймут. Если же ты им что-нибудь расскажешь, они лишь тупо уставятся на тебя огромными круглыми глазами-леденцами. Так и не врубятся. Все равно что пытаться объяснить кому-то, каков на вкус шоколад.
Митчелл Сандерс кивнул.
— Или дерьмо.
— Вот именно, надо на вкус попробовать, и в этом соль с Мэри-Энн. Она здесь была. Она по уши во Вьетнам окунулась. После войны, старик, клянусь тебе, такой, как она, тебе не найти.
Крыс вдруг вскочил, отошел на несколько шагов и остался стоять к нам спиной. Он был эмоциональным парнем.
— Запал я на нее, — вздохнул он. — Я ее любил. Поэтому, когда я услышал от Эдди, что случилось, я едва не… Как ты сказал?.. Чистой воды домыслы…
— Продолжай, — велел Митчелл Сандерс. — Закончи.
* * *
А случилось с ней, говорил Крыс, то же, что и со всеми нами. Приходишь чистым, лезешь в грязь, и никогда уже тебе не быть прежним. Вопрос лишь в степени. Кто-то выбирается целым, кто-то вообще не выбирается. На Мэри-Энн Белл Вьетнам, похоже, действовал как сильный наркотик: смесь безымянного ужаса и безымянного наслаждения; кайф приходит, когда в вену тебе впивается игла и ты знаешь, что чем-то рискуешь. Выброс эндорфинов и адреналина, и ты задерживаешь дыханье и тихонько пробираешься по залитому лунным светом ландшафту: с опасностью на «ты», соприкасаешься с самой глубинной частью самого себя, и хочешь это растянуть и пойти туда, куда несет тебя трип, и дать жизнь всем возможностям внутри тебя. Она сказала:
