Деревенскую улицу просквозил Емельян одним махом. Перемахнул через ручей и сразу свернул в сторону, не поднимаясь на тропу, на пологий каменный выступ, который упирался в подошву горы. Дальше двинулся хоть и торопливым, но осторожным шагом – по камням быстро не побежишь, ноги переломаешь. Скоро, обойдя полукругом подножье горы, он оказался перед плоским камнем, косо лежавшим на склоне. Ухватился за него, прикусив нижнюю губу от натуги, отвалил в сторону, и открылся узкий пологий лаз. Емельян, вперед головой, соскользнул в него и пополз. Когда лаз расширился, встал на четвереньки, затем выпрямился и в полный рост. Дно пещеры круто уходило вниз, и дневной свет из узкого лаза сюда уже не проникал. Но Емельян, растопырив руки, шел уверенно – дорога ему была хорошо знакома. Вот и каменная ступень, еще одна, третья, и под ногами сухо заскрипел крупный песок.
– Не вовремя нынче пришел, рано. Беда пригнала? – раздался из темноты хриплый, тягучий голос.
– Особой беды пока нет, но может и случиться. – На ощупь Емельян нашарил узкую щель, вынул из нее спички, и крохотное пламя разорвало непроницаемую темноту, выхватило оплывшую сальную свечку. Она долго не желала разгораться, тряпичный фитиль трещал, дымил, но вот шаткий язычок укрепился, выпрямился, и проступили низкие каменные своды, которые угрюмо нависали над узкой кельей. В самой ее середине стояло некое подобие топчана, сложенное из ошкуренных жердей и ничем не прикрытое, впритык – большая чурка, служившая столом, на ней – деревянное ведро с водой и наполовину съеденная краюха хлеба. На голых жердях, высоко подняв голову, сидел древний старик, обросший длинными седыми волосами, уже начинавшими от ветхости покрываться желтизной. Борода спускалась до самого живота. Худое лицо с заостренным носом, с серой, пергаментной кожей было похожим на лицо покойника, лежащего в гробу. Прямо на Емельяна, на огонь свечи устремлялись широко раскрытые глаза, полностью покрытые бельмами – старик был слепой. Вместо рубахи и штанов висела на нем, как на палке, непонятная одежина из рогожи, прямая, словно мешок, и длинная – до самого пола. В разъеме одежины виднелась на груди железная цепь и намертво приклепанный к ней крест грубой ковки.
– Рассказывай, – старик, не опуская головы, продолжал смотреть невидящими глазами на огонь, и тонкие ноздри заостренного носа шевелились, будто он принюхивался к незнакомому запаху.
– Казенные чины приехали, говорят, надобно переписать на бумагу всех, кто живет у нас, вместе с живностью переписывают, с избами и со скарбом. Вчера приехали, значит, а сегодня главный чин подступил ко мне, как с ножом, рассказывай, говорит, всю подноготную. Откуда, спрашивает, плуги у вас и сепараторы появились, с каких доходов живете. Голова кругом идет! Чего скажешь?
