Через несколько минут мы отправились дальше и ехали молча часа три.
Обедали мы поблизости от какой-то деревни, и тут я впервые заговорил с агрономом, которого мы захватили с собой из Умм эль Абида. Он принадлежал к числу людей, которые долгое время были чрезмерными идеалистами, а теперь пытались скрыть шрамы старых ран под напускным цинизмом.
— Да не нужен им мост, — заявил агроном. — Не нужен, и все. Они отказываются и от моста Латура, и от моих тыкв, хотя они и крупнее и лучше местных сортов. Расин только что сообщил об этом полковнику. Они не хотят, чтобы для них строили мост.
Агроном уже был готов разразиться желчным смехом в ответ на мое удивление, но я, вопреки его ожиданиям, промолчал.
— Да и к чему им мост? — продолжал он с раздражением. — Он только нарушил бы заведенный здесь порядок. Земля около деревни стоит раз в десять дороже, чем земля за рекой, и составляет собственность крестьян из местной аристократии. Именно поэтому они и стали аристократами. Если они позволят Латуру построить мост, то цены на землю уравняются. И не только. Это приведет к настоящей революции, к коммунизму. Все пойдет вверх дном. Райве они не имеют права жить, как им нравится?
— Здесь везде так, — продолжал агроном, когда мы собирались сесть по машинам, — мы пичкаем их лекарствами и считаем, что делаем полезное дело. А в действительности? Старики отказываются умирать, поскольку, в сущности, они и без того бессмертны. После того как мы зарядим их пенициллином, они будут жить лет по сто пятьдесят, если кто-нибудь не прикончит их. Молодые не получают наследства… Вот они и просят, чтобы мы убирались восвояси и оставили их в покое.
Во второй половине дня Латур, казалось, немного повеселел.
— Ваше счастье, что вы не отправились в эту поездку один, — сказал он. — Мы только что получили сообщение по радио: мост впереди на дороге разрушен. Следовательно, нам придется сделать крюк километров в восемьдесят по очищенной территории. Пришлось запросить по радио специальное разрешение продолжать экспедицию.
Мы вынуждены были покинуть кратчайшую дорогу в Тагинит, отклониться еще дальше к югу и оказались в долинах, где уже чувствовалось дыхание пустыни. Правда, до ближайших дюн оставалось еще километров сто шестьдесят, но порой нас уже осыпало песком, принесенным ветром, и время от времени в джип падала изнеможенная саранча, похожая на розовую целлулоидную игрушку.
Наши машины громыхали по каменистой дороге, словно бы усеянной блестящими железными черепками, пересекали голые, похожие на клыки, вершины, спускались в расстилавшиеся за ними зеленые долины. Здесь была жизнь, по крайней мере, о ней можно было догадываться: к небу, как темная брошка, был приколот вертолет.
