Мария Дивина равнодушно, но виртуозно выругалась. Долорес вытащила зеркальце из сумочки и посмотрела на свой рот. У нее были слишком накрашены губы, и из-за этого ее лицо казалось вульгарным, хотя на самом деле оно было суровым.
На окраине сада куры Жозефа одна за другой взлетали на ветви дерева, туда, где их не могли достать шакалы, и устраивались на ночлег. Мягкий ветерок снова донес далекий лай собак и позвякивание цепей.
— Я думаю, что это нам не подходит, — по- испански сказала Долорес.
— Скажите ему, что мы не умеем танцевать, — добавила Мария. — Тогда наш отказ не покажется слишком уж нелюбезным.
— А я не собираюсь с ним любезничать, — проговорила Долорес. Она сидела отвернувшись, и на фоне темнеющего неба ее профиль казался профилем какой-то императрицы, выбитым на медальоне.
— Девушки не умеют танцевать, — перевел я голландцу.
— Жаль, очень жаль! Я разочарован.
— Если хотите, — продолжала Мария, — можете упомянуть, что за все остальное цена две тысячи франков.
— Но вы можете провести время с любой из них за две тысячи франков.
Напряжение, все время не сходившее с лица голландца, сразу исчезло, сменившись равнодушием.
— Меня это не интересует, — поднялся он. — Извините, я должен уйти, мне нужно переговорить с приятелем.
Приглашение к обеду избавило меня от необходимости поддерживать дальнейший разговор с девушками. Нельзя сказать, что обед был чем-то примечательным. Организаторы вечеринки должны были считаться с самыми различными вкусами, и обед получился весьма обычный, как в лагерной столовой, разве только в иной обстановке. Американцы приехали со своим виски, пили его вместо вина Жозефа и уговорили мадам Рене выпить с ними. После нескольких стаканов она расшумелась. Жозеф, которому, как итальянцу, нравились сдержанные женщины, дал ей понять, что стыдится ее.
В свое время мадам Рене была особой легкого поведения и подвизалась в Марселе и, хотя с тех пор она стала одеваться с подчеркнутой суровостью и при каждом удобном случае надевала длинные перчатки, сейчас, опьянев, начала кричать, употребляя самый грубый марсельский жаргон.
После обеда мы вернулись в сад, раскинувшийся под прозрачно-зеленым вечерним небом. Маленькие лампочки, развешанные в винограднике, по милости старенького генератора испускали болезненный трепещущий свет. Словно искорки того же электрического света, над кустами за садом танцевало несколько светлячков.
Над черным треугольником холма, высившегося позади дома, с протяжными звонкими криками носились козодои.
