День обещал быть прекрасным. Над холмами серебристым ореолом висела легкая дымка испарений. Наш лагерь находился на возвышенности при входе в долину; отсюда открывался чудесный вид на холмы и высившиеся за ними горы. С одной стороны раскинулось маленькое озеро; благодаря какой-то причудливой игре света казалось, что оно парит над землей. В долине ослепительно поблескивали островки тумана, и ленивыми кольцами поднимались струйки дыма там, где по склонам холмов лепились невидимые мне деревни.
Со стаканом в руке возвратился Теренс.
— Так что же, в конце концов, произошло с арабом? — спросил он.
— Как это понять — «что произошло»?
— Ну да. Что говорит наш доктор?
— Он говорит, что парня пытали.
— Да, но как?
— Накачали в живот воды, а потом прыгали на него.
Теренс скривил лицо.
— Кто же его пытал?
— Парашютисты.
— Откуда это известно? — Я понял, что Теренс готов усомниться в достоверности этого факта.
— Так сказал бедняга.
— Следовательно, вы основываетесь только на его заявлении?
— Да. А жандармский офицер Боссюэ утверждает, что, если Джи Джи подаст жалобу, араб не будет рассматриваться как надежный свидетель. Людей публично не пытают — следовательно, пытки не применяются, во всяком случае официально.
— Выходит, мы не будем поднимать шум?
— Нет, почему же? Будем. Джи Джи намерен завтра же, как только вернется Латур, повидаться с ним.
— А как вы сами, Стив, относитесь к этой истории?
— Не понимаю вас.
— Я спрашиваю, как вы сами расцениваете обстановку?
— Вы хотите спросить, как я отношусь к тому, что парашютисты пытали араба? Конечно, это возмутительно.
— Я скорее думаю о более широких — о политических аспектах этого факта, — заметил Теренс.
— Я принадлежу, как теперь говорят, к числу «неприсоединившихся».
— И вы всегда принадлежали к ним?
— По мере возможности — да. Вообще-то, политика меня не интересует. Французы мне нравятся, хотя, пожалуй, сейчас несколько менее, чем обычно. Мне нравятся и арабы, и поскольку именно они являются жертвами сложившейся обстановки, то я на их стороне. А что, разве опять стало модным занимать определенную позицию?
— Насчет моды не знаю. Однако теперь почти все мы занимаем какую-то определенную позицию.
— Вот это и есть мода. Стадный инстинкт, только в ином виде. Всякие там течения, «измы», моральные крестовые походы, бессильный гнев… Только стадные животные держатся вместе. Завывание бабуинов[5] с фиолетовыми задами…
— Скажите, Стив, неужели вас вообще ничто не трогает?
