Меня изумила быстрота, с которой местность перерождалась в пустыню. Когда-то чудесная дорога теперь превратилась в естественную выемку, густо заросшую растительностью, поля бывших ферм грозили поглотить остовы сожженных фермерских домов. Я знал, что колонисты посылали батраков обрабатывать землю под защитой пулеметов, что осенью люди с риском для жизни выходили из города, чтобы тайком собрать виноград. Но вскоре и от этих попыток пришлось отказаться. В одном месте, еще издали, я увидел корову; при вспышках молнии она казалась белым жирным червяком, вгрызающимся в зеленое мясо холма. Подъехав ближе, я разглядел рядом с животным маленького ребенка. Только ребенок мог выжить среди смерти и этой никому не нужной щедрости природы.
Сиди-Идрис, Сиди-Омар, Эль-Мескине… Гробницы святых и пророков. Рядом с ними европейские поселенцы построили свои деревни с торговыми заведениями по типу эльзасских селений, где родились они сами или их отцы. На полной скорости я промчался по лужам вдоль молчаливых улиц. Быстрота, с которой буйная природа вносила здесь свои изменения, устанавливая новые границы, казалась прямо- таки невероятной.
В Сиди-Идрисе стало больше беспризорных цыплят, чем прошлый раз; они уже научились пользоваться крыльями и, словно куропатки, с шумом вылетали из-под передних колес машины.
За Сиди-Омаром какие-то странные, похожие на гигантских хорьков животные быстро перебегали дорогу, мелькая лапками и шлепая по грязи; на церковной колокольне, опустив крылья, сидел под дождем небольшой орел.
В Эль-Мескине дома из необожженного красного кирпича были покрыты бурно разросшимися цветущими розами; они вторгались в комнаты и через зияющие пролеты окон снова вырывались наружу. На изгородях болтались клочья афиш, и на них все еще гримасничали и жестикулировали разорванные рекламные красавицы и красавчики, восхваляя товары, когда-то продававшиеся в разгромленных магазинах.
Я понимал, что должен ехать как можно быстрее. При высокой скорости для машины не представляли особой опасности маленькие мины, которые феллахи иногда ставили на дороге. Я следил по спидометру, когда останутся позади сорок километров, отделяющие вершину перевала от Либревиля; арабки торопливо хватались то друг за друга, то за сиденье, когда машина проносилась по глубоким лужам и брызги воды барабанили в днище автомобиля или фонтанами взлетали по сторонам.
У окраины Либревиля дождь несколько затих. Рядом с «переселенческим центром»; созданным уже после моей предыдущей поездки в город, играли в грязи арабские ребятишки. Из лагеря, прижавшись к проволоке, за ними наблюдали другие дети. «Переселенческий центр» — с часовыми, прожекторами, вышками и колючей проволокой — был, в сущности, обычным концентрационным лагерем для арабов, эвакуированных из зоны военных действий. Арабки попросили остановить машину. Женщины опустили чадру, сунули младенцев и узлы под свои мокрые одеяния и, шлепая по грязи, ушли.
