Только по этой причине Копылов так резко отбрил комиссара: кончается твое время!..
Но он все еще чувствовал в себе пронзительный взгляд комиссара. И не мог избавиться от ощущения, что Никишин постоянно подсматривает за ним. А это было мучительно для него. Нужно искать, как избавиться от этого надсмотра, иначе жизни не будет.
Дома престарелая матушка, которая уже жила не столько настоящим, сколько прошлым, спросила:
— Миш, нынче в селе-то кто?
— Красные, мам, — отвечал сын.
— Разе боже не покарал их?
— Нет, еще, мам.
— Коды покарат?
— Скор, мам.
— Комсарик Никишка верховодит?
— Нет, мам, другие.
— Где он, ирод?
— Нету его, скончался.
— А-а, божья кара…
— Да, мам.
— Мотри, Миш, не шастай по улке-то!
— Хорошо, хорошо.
— Кокнут ведь, ироды, ни за што!..
— Да я дома буду, мам.
— Батяня-то где?
— На небеси, мам.
— Будто я токо с им баила…
— Ну, так ушел.
— Белые-то коды придут?
— Не знаю, мам.
— Далеко ушли?
— Да, далеко-далеко…
— Бог даст!..
— Даст бог, мам!..
И мать слабой рукой кладет крестное знамение.
Михаил же только вздохнул тяжко. Вздохнув, подумал: на нашем с тобой веку, матушка, белые-то, видно, уже не доберутся до села. Больно медленно убывает «комиссарьево время».
Ночью к нему явился комиссар Никишин и, сверля кровавым глазом, с хитро-наглым прищуром, прошипел:
«Вот погоды, доберусь до тебя, Копылов!..»
У Копылова похолодело нутро, и сначала он весь съежился, а потом стал наполняться яростной злостью и эта злость распрямила его, и он закричал:
— Да нет же, нет — не доберешься!..
И проснулся. И сгинул комиссар. Копылов долго лежал неподвижно, прислушиваясь к тишине и ощущая, как наполнявшая его ярость медленно, как бы нехотя, уползает из его нутра.
— Ой ли, и на том свете не доберешься, — пробормотал он комиссару. — Кому рай, а кому ад…
Но, однако, Никишин пока на этом свете не давал ему покоя: даже в глухую полночь, просыпаясь, он чувствовал, как из темного угла бьет по сердцу кровавый глаз комиссара. Тот кровавый глаз, что испепелил его любушку Евдокию Сухорукову, отца, дядю Елизара, деда Корнея Копылова и многих других. Тот глаз, что многих безвинных преждевременно отправил в мир иной. Он втягивал голову в плечи и еще сильнее укутывался в толстое одеяло, но и это мало помогало. И тогда он взялся за обрез — другого выхода нет.
Нужно уничтожить испепеляющий душу глаз и заодно этим исполнить свою клятву…
Он свершил то, что должен был сделать еще в двадцатых годах после гибели отца и всех близких родственников. Сгинул глаз, избавился от него Копылов. Теперь он свободен и независим.
