— Позвольте представиться: гауптштурмфюрер Юрген Хегель, — сказал тот, откупоривая бутылку вина и наливая в каждый стакан щедрую порцию. — Прошу вас, выпейте. Вам сразу станет лучше.
Узник слегка приподнял голову, пытаясь опереться подбородком, и протянул руку, чтобы дотянуться до стакана.
— Я... — с трудом выговорил он. — Я...
— О, вам нет нужды представляться, — остановил его нацист все тем же жестом. — Мы прекрасно знаем, кто вы такой.
На это уверенное заявление узник ответил растерянным взглядом; затем, протянув руку, что стоило ему неимоверных усилий, с трудом взял стакан с вином и, протащив его по столу, поднес ко рту.
— Но... но п-почему?.. — заикаясь пробормотал он.
— Вы сами прекрасно знаете, — ответил немец. — Дайте мне необходимую информацию, и я тут же позволю вам покинуть это помещение.
— Какую... информацию?.. — пролепетал он, почти касаясь губами края стакана и понимая, что в любом случае живым его не отпустят. — Я ничего не знаю...
Хегель почувствовал, как внутри зреет ярость. Этот ничтожный человечишко ещё смеет сопротивляться, когда ему оказали особую милость, дав последнюю возможность заговорить!
Почему все они так упираются? Сколько раз, сам не свой от ярости, задавался он этим вопросом! Как бы он ни был с ними щедр и добр. Все эти ничтожества презирали его, отказываясь сотрудничать.
Всем своим поведением они выказывали презрение к рейху.
К гестапо.
И к нему самому.
Юрген Хёгель всегда был объектом презрения и злобных насмешек из-за своего альбинизма — с самого раннего детства и до тех пор, пока не поступил в университет. «Муха в молоке», «глиста в обмороке», «бледная спирохета» — это были еще самые приличные из тех прозвищ, которыми его награждали. Однако, стоило ему вступить в партию, и больше никто не смел над ним смеяться. Все, кто насмехался над ним в минувшие годы, все без исключения, были обвинены в различных преступлениях против Третьего Рейха благодаря этому безупречному и безжалостному агенту недавно созднной тайной полиции — и больше никогда и никому из них не пришлось смеяться. Ни над ним, ни над кем-либо еще.
Хегеля воодушевляла мысль показать и этому унтерменшу, какие серьезные последствия ждут за подобное презрение. Вообще-то, будет очень приятно их показать.
Не говоря ни слова, он резко поднялся со стула, перегнулся через стол и стиснул запястье узника.
Не в силах сопротивляться, раздетый догола человек бросил невольный взгляд на схватившую его руку, на которой блеснуло серебряное кольцо с черепом и скрещёнными костями; ужасное кольцо Тоттенкопф, символ гестапо. Подняв взгляд, он увидел в руке альбиноса кинжал с такой же свастикой, как на рукаве, и дьявольскую улыбку на лице.
