— Тогда… — Борис помедлил, — до Москвы, до встречи в Кривоколенном!
Кравцов молча пожал руку Бориса, и опять в его глазах мелькнуло то самое ускользающее выражение, от которого становится не по себе.
— Значит, до завтра, — повторил Борис и пошел к дверям.
Яркое бело-розовое солнце брызнуло им в глаза, когда они оказались на улице. Надо было остановиться, чтобы после помещения привыкнуть к блеску снега и ослепительному сиянию воздуха.
— Господи боже, благодать-то какая, — проговорил старшина, вздохнув полной грудью.
Димка усмехнулся. Ему, городскому человеку, смысл этих церковных словечек был непонятен.
— Поповщина. Темнота и невежество, — процедил он сквозь зубы, но так, впрочем, чтобы старшина не услышал. «Не мешало бы поддеть его («Один мой знакомый архиерей большой любитель до этого дела…»), но не будем. Пусть живет. Мужик он вроде свойский».
— Есть тут недалеко свободная хата, — заговорил старшина, когда они тронулись. — Паненка живет. Одна-одинешенька. Мужика своего ждет не дождется. Больно просила не занимать на постой. Устала, говорит, от войны. От нашего брата отбиваться. Ну я и вошел в положение. Обещался без крайности — никого. А тут крайность. Больше идти вам некуда. Чтобы и свободно и от командира недалеко.
— Не боись, старшина, не обидим твою паненку, — многозначительно произнес Димка, подмигнув Борису.
Борис, занятый своими мыслями, не обратил на это внимания. Не шел у него из головы Кравцов — видно, он что-то хотел сказать, да раздумал или не решился. Многое поднялось в душе, когда вспомнили Москву… Потянулись друг к другу, а вот воли себе не дали. Может, и зря. Кто знает, придется ли еще свидеться.
Шли они, кажется, недолго, минут пятнадцать. На углу улицы старшина остановился. За оградой, в глубине дворика из-за сугробов, подступивших к самым окнам, виднелся низенький домик. Почти у самой калитки высилось большое раскидистое дерево, ствол которого метрах в двух от земли расходился надвое. Снег белой высокой шапкой накрыл макушку дерева, но не смог удержаться на широко расставленных во все стороны черных ветвях в середине ствола, тускло поблескивающих на солнце легкой изморозью.
Дом был угловой. Здесь кончалась улица, по которой они шли, а другая почти под прямым углом поднималась вверх.
— Подождите покуда, — сказал старшина и толкнул калитку.
Борис огляделся. Кругом было бело. Сразу за домом начиналось поле, метрах в трехстах обрываясь у леса. Похоже, они находились у самой окраины села и поле было то самое. Вблизи все так сверкало, что трудно было смотреть, но чуть подальше белизна гасла и снег становился матовым, с синеватым отливом. Эта часть поля, наверно, попадала в тень леса. Такие длинные расплывающиеся тени бывают во второй половине дня. Они хорошо видны с воздуха.
