Не знаю, как долго я занимался самоедством, но, когда заснул, увидел удивительно яркий сон, который помню даже сейчас. Как будто зубами рву свое запястье, пока из него не начинает бежать кровь. Тогда Ася просит меня отвернуться и снимает белую маечку. Когда я поворачиваюсь обратно, она уже в одеяле, том самом, с белочками, как индейский вождь. Она берет мою раненую руку и водит ею над белой тканью. На майке проступают красные буквы: «Помогите. Мы на восьмом этаже». Потом Ася залезает на подоконник и выбрасывает наше послание в форточку. Ребята смотрят на нас круглыми от восхищения глазами. Девочка перевязывает мое запястье рубашкой и укладывает меня на свой матрас. Ложится рядом и укрывает нас обоих одеялом. Теперь остается только ждать, когда нас всех спасут. Я слышу, как, невидимый за стенкой из столешницы, ворочается под окном одинокий и замерзший Борька, и улыбаюсь.
Сон был таким реалистичным, что, проснувшись, я первым делом осмотрел запястье. Блин, ни царапины! Нам принесли утреннюю порцию консервов. Потом пришли за Каспаром и литовцем. Про Борьку словно забыли. Хотя, если пораскинуть мозгами, вид у пацана был такой покоцанный, что его и на порог торгового центра не пустили бы.
Через день или два, точно не помню, у нас появился новичок. Мальчик-одуванчик с белыми пушистыми волосами, облаком стоящими вокруг головы на тонкой шейке. Он ни с кем не говорил и безропотно занял место под окном. Мне бы радоваться, но было почему-то ужасно его жалко. Будто я чувствовал в нем какую-то ущербность, вроде усохшей ноги или разъедающего кости изнутри рака, как у Асиного брата. Хотелось его защитить или как-то утешить, но я боялся. Словно то, что точило Одуванчика изнутри, было заразным и могло передаться через прикосновение. Поэтому я старался лечь на матрас как можно дальше от пацана, а когда он, ища тепла, подкатывался под бок во сне, отпихивал щуплое тело на место.
Теперь нас стало одиннадцать, и все свободное место на полу было занято матрасами и детьми. Тогда нас заставили фотографироваться. Выводили в соседнюю комнату по одному. Помню, меня подтолкнули к стулу, за которым стоял белый полотняный экран. Я сел на краешек, щурясь на режущие глаза яркие лампы. Передо мной на треноге высился фотоаппарат, за которым хлопотал невысокий плешивый мужичок в клетчатом пиджаке и галстуке бабочкой.
– Какой милый цыпленочек, – промурлыкал Плешивый и подмигнул водянистым глазом. – Только почему такой грустный?
