.
Несложно проследить, как эта настроенность трансформировалась в характерные черты более чем двухвековых художественных воплощений вампирского мифа.
Любопытную теорию выдвинул в своей давно ставшей классической, но продолжающей вызывать споры работе «Закат ведьм и восход вампиров» Габор Кланицай, который утверждает, что в Западной Европе XVII–XVIII в. вампиры заменили и вытеснили ведьм, а борьба с верованиями в вампиров и посмертным линчеванием лиц, подозреваемых в вампиризме, способствовала искоренению ведовских процессов:
Вера в вампиров предполагала куда более захватывающие фантазии, чем традиционные обвинения в ведовстве: конкретные доказательства обеспечивал не «театр Дьявола», но находки трупов, демонстрировавших необычайные признаки жизни. В то же время, поглощение крови, эта псевдо-медицинская концепция, объясняла магическую агрессию в более соответствующих ментальности восемнадцатого столетия терминах, чем невидимая и необъяснимая способность ведьм наводить порчу. Другая возможная параллель между одержимостью и случаями вампиризма заключается в том, что обе системы представляли собой более духовную концепцию действия враждебной магии. <…> Наконец, верования в вампиров были обращены на мертвых, выходивших из могил; распространение зла все чаще объяснялось чистейшим заражением, и это, естественно, снимало вину с живых жертв нападений вампиров или людей, связанных с вампирами. Вампирские скандалы предложили также общую парадигму преодоления никак не желавшей исчезать веры в зловредную магию. <…> Эта парадигма подразумевала идею превращения невежественных и суеверных дикарей Восточной Европы (считавшихся далеко не «благородными») в цивилизованных людей. Интеллектуалы эпохи считали, что эта миссия Просвещения, этот цивилизационный процесс может быть осуществлен только «сверху» в социальном смысле и с «Запада» — в географическом[25].
Но словно и этого мало, вампиры были связаны с центральными для христианства концепциями воскресения из мертвых и святости. Точно задавшись целью извратить христианские представления о нетленности тел святых, тела вампиров отвергали разложение, их могилы источали свет — словом, вся атрибутика святых была воплощена ими в извращенном и богохульственном виде[26]. В связи с этим Мари-Элен Юэ считает вампиризм «не просто эпидемией, а лже-религией», дьявольской пародией на церковь и самого Христа. Вампир восстает из мертвых, обзаводится учениками, которые в свою очередь завоевывают новых последователей, а использование его крови как защитного средства, в том числе поедание хлеба, замешанного на вампирской крови, инвертирует таинство евхаристии. Вампир, пишет Юэ, «становится извращением тела Христова, неожиданным Мессией мучительной посмертной жизни, который несет своим последователям и смерть, и воскресение из мертвых».
