Те, кому все-таки удается проникнуть в клуб, в актовый зал проходят как-то нехотя, приволакивая ноги, хромая, покашливают, рассаживаются как можно дальше от сцены и все время поглядывают в сторону буфета. Однако на стеклянном прилавке ничего, кроме бутылок с минералкой, разглядеть не удается.
Мучимы жаждой.
Вдруг Вожега почувствовал эту нестерпимую сухость во рту, когда язык оказывается полностью обездвиженным, можно даже предположить, что он обугливается и так лежит под потрескавшимся нёбом.
Жажда.
Зной.
На раскаленную сковороду высыпают мелко наструганный черствый хлеб.
«Сухари будут. Не выбрасывать же», — говорят в таких случаях.
Вожега думает про водопроводный кран. Про обычный медный кран, обреченный вечно заглядывать внутрь стока, именуемого также и фуфлом.
Опять фуфло всякой дрянью забилось.
А гантель уже далеко, до нее не дотянуться, ее не разглядеть.
— Ты откуда такой взялся? — вдруг проговорила круглая, как футбольный мяч, голова с калено-красного отлива лицом, что неожиданно появилась в дверном проеме.
— Из Вожеги и взялся.
— А я — Румын, то есть Румянцев. Понял?
— Понял.
— Пить хочешь, Вожега?
— Хочу.
— А я — ссать. Не дадим друг другу умереть! — Румянцев захохотал: — Ладно, шучу. Пошли…
Они вышли в коридор и, спустившись по деревянной лестнице, оказались в тесном тамбуре, на стенах которого висели прибитые вкривь и вкось почтовые ящики с наклеенными на них названиями газет — «Правда», «Красная звезда», «Труд», «Гудок».
Под лестницей гудит сквозняк из подполья.
Румянцев завернул под лестницу:
— Пей.
Здесь в небольшом, более всего напоминавшем огромный бельевой шкаф алькове находились рукомойник и вмурованное в стену ровно над краном зеркало.
— Тут мой отец каждое утро бреется. А у тебя есть отец?
— Нет.
— Я прошлым летом из Яузы воду на спор пил. Мы туда с отцом ездили купаться. Точно такая же, говном воняет! — проговорил Румын, а затем наклонился к рукомойнику и под перекрученную, извивающуюся наподобие змеи струю ледяной, перламутрового оттенка воды подставил рот, который тут же до краев и заполнился этой пахнущей проржавевшей канализацией водой. Тут же и загыкал, потому что вода пошла не в то горло, закашлялся, закопошился.
Вот приблизительно так жизнь Вожеги на Щипке и началась.
А потом дни здесь потянулись один за одним, все быстрей и быстрей, слились в единый однообразный поток, и к майским праздникам Вожеге уже казалось, что он жил тут всегда.
Как жил?
Да очень просто жил — просыпался каждое утро в шесть часов, потому как Колмыкова собиралась на смену, она работала путевым обходчиком на Павелецком вокзале, пили чай, потом они с Румянцевым брели в школу, расположенную рядом со стадионом «Красный пролетарий», дрались по дороге, разумеется, а после уроков до самой темноты играли во дворе в «города и села».
