Старцев подвешивают на крюке за ребра.
Старцев погружают в чан с кипящей смолой.
Старцам отрывают бороды.
Старцев топят в морской пучине.
Старцев подвешивают за ноги головой вниз.
Старцев отдают на съедение диким зверям.
Старцев секут палашами.
Старцев заряжают в пушку и стреляют ими в сторону города Кемь.
Старцев сталкивают на санях-волокушах с высокой горы, именуемой Гаваффой, до самого неба, Голгофой ли, что, кажется, отделяет их небытие от мучительного бытия, потому как все здесь вершится по воле морского царя Берендея.
Царя Ирода!
Оставшихся старцев всадники Апокалипсиса грузят в автобусы с зарешеченными окнами и через кирпзавод, лесобиржу, озеро Крестовое вывозят на северную оконечность острова, на мыс Зимний, где и приводят приговор в исполнение.
Горький долго смотрел на исчезающий в вечерней дымке остров, и, уже когда миновали Кузова, он снова расплакался: «Упокой Господи души убиенных раб Твоих со святыми Твоими!»
По другой версии, Серафим Молодцов пропал без вести в медвежьегорских лагерях в 37-м году.
Путешествие второе.
Миновали Сикеотово. Рейсовые автобусы традиционно переполнены, забиты тюками шумных пассажиров — цыган. На заднем сиденье блатные с филиала играют в карты, хохочут, курят в открытое, забрызганное грязью окно, культурно угощаются портвейном. Старухи из расположенных по трассе деревень плаксиво просят закрыть окно — холодно, дует.
В Перемышле, на полпути к Козельску, остановка. Цыгане выгружаются минут двадцать. Их тут, в Калужской области, достаточно: в Медыни, в Кондрово, в Малоярославце.
Например, в Малом возле железнодорожного вокзала находится знаменитый цыганский «шанхай» — огромный, черный от сырости барак с гудящим на ветру выгоревшим чердаком. Рядом, под перекошенными шиферными навесами, небольшой рынок.
Автобусная станция.
Кафе-стекляшка «Север».
Горчичного цвета гостиница скрыта косматыми, древними, кажется, умершими еще в прошлом веке деревьями. Где-то здесь останавливался Гоголь — но это уже на почтовой станции, что ближе к Никольскому монастырю.
Тогда Николай Васильевич страдал сильнейшим насморком, собирал полевые цветы и украшал ими тарантас. Никогда не расставался с разбухшим наподобие древесной чаги портфелем с рукописями.
Малоярославецкий голова Василий Львович Приоров заботливо умилялся:
— Может быть, Николай Васильевич, я понесу ваш портфель?
Гоголь вздрагивал:
— Что вы! Помилуйте-с! Это же мои рукописи!
Когда наконец автобус выехал из Перемышля, выяснилось, что один тюк цыгане все-таки забыли под задним сиденьем. Водитель в сердцах предложил «выкинуть эту заразу», но, закурив, передумал.
