Как он там мог оказаться? Скорее всего, воспользовался услужливо поднесенной учениками лестницей, которую впоследствии попросил убрать, чтобы не возникало соблазнов вновь спуститься на землю.
Аарон Гелелович степенно расправлял бороду, имеющую название пророческой, откашливался и начинал громко читать:
«Изначально могла быть ночь, лишенная света дня, и я, блуждающий в этой тьме, лишенный света дня.
Второй раз мог быть день, лишенный тайн ночи, белый и прозрачный, и я, блуждающий тут, освещенный солнцем, ослепленный и лишенный тайн ночи.
Третий раз мог быть великий ветер и потрясение земной тверди, и я, ужасающийся сему.
Четвертый раз могло быть вселенское наводнение, исхождение океанов и морей, безумство рек и озер, неистовство небесной влаги и я, помышляющий о смерти, лишенный всяческой надежды.
Пятый раз могло быть великое спокойствие всех атмосфер, и материй, и веществ и я, благодарящий за сие.
Шестой раз могла быть засуха и оскудение почв и я, помышляющий о смерти, кроткий и смиренный, лишенный всякой надежды на спасение.
И, наконец, седьмой раз могли раскрыться окна и двери, впустив при этом дыхание всех стихий, и я воскресал, потрясенный увиденным».
Когда чтение заканчивалось, Аарон всякий раз окидывал Евпаторию отеческим взором и подавал ей свое благословение — гнилому солончаку и краеведческому музею, детскому санаторию и игровым автоматам на набережной имени Горького, кинотеатру «Ракета» и грязелечебнице, пятничной мечети Джума-Джами и турецким баням, городскому военкомату и Генералу-Топтыгину.
А еще татарину Рамилю подавал свое благословение, что здесь же, в тени земляничного дерева, выкладывал целый орнамент из мидий, рапанов, из просоленной, в белесоватых разводах, рыбы и заизвестковавшейся воблы.
Я подносил фотоаппарат к глазам и в видоискатель наблюдал за Рамилем.
Он снимал с себя нейлоновые тренировочные штаны, вытянутые на коленях, затягивал каждую брючину специально для того припасенной бечевкой и приступал к сбору бутылок, складывая их в свои тренировочные штаны.
Когда же работа была закончена и штаны уже сами могли стоять, будучи прислоненными к выкрашенной синей масляной краской металлической стене раздевалки или к сложенным штабелем деревянным топчанам, Рамиль по-турецки поджимал под себя ноги, присаживался рядом и закуривал.
Все, кто проходил в ту минуту мимо, вполне могли подумать, что перед ними сидит безногий инвалид, а рядом с ним стоят его механические конечности, впрочем, могущие принадлежать в большей степени какому-нибудь толстожопому продавцу арбузов или дынь с местного, прилепившегося к шоссе на Симферополь рынка. А если это так, то, скорее всего, инвалид станет, потрясая обрубками своих конечностей, гнусаво выпрашивать милостыню, пусть самую ничтожную и вымученную.
