Николай Дмитриевич вынужден был вернуться в Москву. Тихо жил у себя на даче и ездил на процедуры в ЦКБ. Одно легкое пришлось удалить. Усугубила его состояние еще одна беда: от печки сгорела дача, они с женой едва успели выбраться, прихватив только личные документы.
Однажды, уже будучи депутатом Госдумы, я приехал в больницу навестить Николая. Поразила огромная усталость в глазах — такая бывает у человека, когда он раздумывает: бороться за жизнь или бросить уже?
— Николай Дмитриевич, хватит о болячках думать. А давай-ка ко мне помощником в Думу. У меня их немало, но мудрых — нет…
— Саша, думаешь потяну? Спасибо за предложение, еще, значит, поработаем! — воспрянул он. И сразу почувствовалось: стержень внутри этого человека никуда не делся.
Проходит пара дней, я уезжаю в Новгород в командировку. Очень насыщенная была поездка. С рыбаками встречался — с настоящими, не ряжеными подставными. Я новгородцам катер с мощным американским мотором подарил на средства из своих книжных гонораров, чтобы за браконьерами по Ильменю рыбнадзор гоняться мог. И тут звонит врач:
— Александр Васильевич, с Николаем Дмитриевичем всё не очень хорошо. Он про вас вспоминал. Приехали бы вы…
Не успел я доехать до Москвы, как еще один звонок: Егорова не стало.
Похоронили его на Кунцевском кладбище. Отпели в монастыре. Очень скромная могила, незаметный памятник. И — нечто сверхъестественное, таких совпадений просто не бывает… Егоров очень любил песни Ободзинского, самый почитаемый певец у него был. И в тот же день (!), когда похоронили Николая Дмитриевича, но только на час раньше, в двух метрах его могилы на Кунцевском кладбище, по-соседски появился свежий холмик с табличкой: Валерий Ободзинский…
Рядовые демократического запаса
Безумству храбрых поем мы песню…
М. Горький
Память о демократических реформах конца 80-х — начала 90-х годов у народа потихоньку вытравили. Ни к чему это «баловство», решила новая власть, а то, глядишь, задумываться начнут, почему по Конституции единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ, а в реальности — все источники власти сидят в креслах в границах Садового кольца.
Когда началась борьба с привилегиями в конце 80-х, Ельцин стал настоящим изгоем. Своим выступлением на 19-й партконференции в 1988 году он сжег все мосты и стал для властной верхушки не то чтобы нерукопожатным (он все равно оставался для них своим, номенклатурным), но опасным — в том плане, что контакты с ним ничего хорошего для карьеры не сулили. В тот момент рядом с ним осмеливались быть лишь те, кто искренне хотел в стране перемен к лучшему, кто разделял позицию Ельцина: закон — для всех, народ — не быдло. Причем это часто были люди простые, не при должностях.
