Вокруг штаба тоже росли небольшие деревца. На каждом висела бирка с надписью: «За это дерево отвечает солдат такой-то».
На стене красной масляной краской было выведено: «Воин, зеленые насаждения — твои друзья. Береги их и ухаживай за ними».
Полковника Сливы в штабе не оказалось: он выбыл по срочному делу в штаб дивизии. Майора Поддубного принял заместитель командира по летной части — уже известный ему по рассказам старшего лейтенанта Телюкова и техника-лейтенанта Гречки майор Гришин. Внешне он скорее походил на штабного офицера, нежели на строевого командира: на нем был белый китель, штаны на выпуск, под мышкой папка с бумагами. Знакомясь, майор Гришин сообщил, что он временно исполняет обязанности заместителя командира, а постоянная его должность — штурман. Человек, значит, скромный…
Они вошли в кабинет. Под фуражкой штурмана была скрыта, как оказалось, роскошная, соломенного цвета, шевелюра; широкий лоб, острый подбородок, небольшие подвижные руки и красноватые, воспаленные веки довершали портрет.
— Прошу, товарищ майор, — любезно указал штурман на стул.
Поддубный сел.
— Итак, какое впечатление произвела на вас Кизыл-Кала? — спросил он, подкладывая под локти чистый лист бумаги, чтобы не пачкать рукава.
— Контраст ощущается, ведь я приехал сюда прямо с севера.
— Так, так, ощущается, говорите? Да, кстати. Белого кителя, должно быть, нет? Надо приобрести, иначе у вас все косточки перепреют…
На этом закончилась вступительная беседа. Началась официальная. Штурман раскрыл журнал, проверил авторучку и начал задавать вопросы: откуда майор родом, кто его родители, какое семейное положение, где учился до академии, на какой должности, сколько времени работал, какой имеет налет на «миге» в простых и сложных метеорологических условиях, днем и ночью. Все интересовало временного заместителя, и он добросовестно записывал. На листке так и значилось: «Моя беседа с майором Поддубным Иваном Васильевичем, помощником командира полка по огневой и тактической подготовке».
Вопросы были вполне естественные. Каждый начальник, будь он постоянный или временный, должен досконально знать подчиненного. Но для чего все записывать?
Майор Гришин словно прочитал этот вопрос в мыслях Поддубного:
— Пусть вас, товарищ майор, не удивляет то, что я записываю нашу беседу. Мы с вами, можно сказать, равны в чинах. Оба понимаем, что к чему, оба начальники. Следовательно, будем откровенны: хорошо, если все с вами обойдется благополучно. А если нет? Ну, скажем, случиться что-нибудь в полете. Тогда у командования полка обязательно спросят: «А хорошо ли вы знали нового человека?» Допустим, мы скажем «хорошо». «А беседовали вы с ним по душам?» Допустим, что мы ответим утвердительно. Вы думаете, что так и поверят на слово? Ошибаетесь! Глубоко ошибаетесь, Иван Васильевич! В выводах запишут черным по белому: «Командование полка подчиненных не изучает и не знает, индивидуальной работы не проводит». А вот с этим документом, — штурман ткнул пальцем в журнал, — комар носу не подточит…
