«Меня зовут Айзек, — подумал он. — Человека наверху зовут Абрахам. Я скажу ему, что меня зовут Айзек».
— Что? — спросила Ада.
Макс понял, что бормочет вслух.
— Ничего! Идем! Быстрее!
Он повернул голову и услышал глухой щлёпающий звук.
Шлёп. Шлёп. Шлёп.
Что-то скатилось вниз по ступеням и остановилось у его ног. Макс отскочил в сторону, сердце бешено колотилось. Это «что-то» оказалось телом человека. Или, когда-то было человеком. Макс заметил, что на голове не хватало куска черепа. Если бы Макс посмотрел внимательнее, то разглядел бы в левом глазу входное отверстие от пули, но, к счастью, он этого не сделал.
Ноги не желали слушаться. Позади него с открытым ртом замерла Ада, будто это была не она, а фотоснимок.
Оцепенение не прошло даже тогда, когда позади них дверь открылась. Оно не прошло и, когда на вершине лестницы появилась фигура и начала спускаться к ним. В конце концов, Макс смог выдавить из себя:
— Меня зовут Айзек.
Мужчина ударил его в лицо легкой тростью и Макс покатился вниз, мимо немцев, прямо туда, где лежал труп.
— Это был номер один, — с немецким акцентом произнес неизвестный, указывая на труп. — А это будет номер два, — он указал на Аду. — Всё ясно?
Макс кивнул, в глазах всё двоилось.
— А сейчас ты мне расскажешь всё о Доминике Камински и о том, куда он направляется.
— Хорошо, — произнес старик. — Я расскажу.
Ответы на вопросы выходили из него с трудом и желчью, словно рвота. Он говорил и это было последнее, о чем он говорил в своей жизни.
Фэйрфакс, Вирджиния. Наши дни.
1
Старик, наконец, умер.
Кейт смотрела на надгробие и думала о том, как бы её отец рассердился, если бы узнал, что оно стоило государству целых 13 тысяч долларов. От этих мыслей она горько улыбнулась. «Никогда не трать ни цента, не будучи уверенной, что он к тебе вернется, тыковка, — постоянно повторял отец. — А то будешь жить, как мать — по уши в долгах и кредитных картах». После этого он обычно улыбался и теребил её волосы, даже тогда, когда она стала выше его на целый дюйм, а мать давно уже умерла. Таким был её отец, полным добродушного упорства, когда считал, что знает, как лучше. Наверное, все отцы такие.
Эти воспоминания вызвали у неё улыбку. Вспоминать об этом было гораздо лучше, чем вспоминать о том, каким он был последние двенадцать часов своей жизни. Он лежал на больничной кушетке, окруженный бесчисленными проводами и трубками, в то время как, две дюжины кретинов околачивались рядом и пытались поймать его последние слова.
