Разнося тарелки с закуской, Оля была поражена тому количеству бутылок — в основном с крепкими напитками, — что стояли на столах, подоконниках, на галошнице в прихожей… Квартира жила ночной жизнью. Все лампы, включая и настольные, были зажжены, и люди, переговариваясь вполголоса, двигались по квартире из одной компании в другую. Мужчин было, конечно, больше, но Оля заметила несколько девиц, в которых нетрудно было угадать шлюх.
Клава поставила на стол в большой комнате сковородку с жареными цыплятами и сказала:
— Все, ребята, еды больше не будет.
Оля обняла ее за талию, и они беспричинно рассмеялись. Клава выбрала из принесенных бутылок коньяк, и они с Олей сели на диван. К ним тут же со своим стулом пристроился Вадик. Он стал что-то рассказывать Оле, она не слушала его, но из приличия кивала головой. Вадик же все наливал и наливал.
— Девочки, — произносил он важно, — за искусство.
— А когда же будет за женщин? — кокетливо спросила Клава.
— За зеленоглазых женщин, — важно сказал Вадик.
— Скотина, — беззлобно отреагировала Клава.
Она была кареглазой, а зеленые глаза Оли благодарно улыбнулись мальчику.
Оля пила и не чувствовала опьянения. Ей становилось только легче дышать. Когда появилась вторая бутылка и Клава сладостно сказала, почти пропела: «Окосеем же мы с тобой, подруга», — Оля только рассмеялась.
Часам к двенадцати ночи часть публики удалилась. Зато пришел молодой генерал, — похожий на Сережу, бывшего мужа Оли, — с холеной молодой дамой.
Дориан Иванович очень тепло жал руку генералу. Клава объяснила, что он неделю назад закончил его портрет.
— Увековечить себя хочет? — зло усмехнулась Оля.
— Все к столу! — скомандовал Снегирев, и Оля удивилась тому, как похорошел воодушевленный отец. Он действительно был очень красивый мужчина.
Оля пожалела, что родилась характером в мать, а не в отца. Прожила бы всю жизнь, как птичка на ветке, веселые песни распевая.
За общим столом возник спор. Проснувшийся Лебедев орал, что всех демократов вешать надо.
Коренастый мужчина в костюме-тройке с золотой цепочкой по животу ему возражал:
— За что вешать, позвольте узнать? За свободу, которую они тебе же, господин Лебедев, дали?
— Какую к твоей-то матери свободу? — орал Лебедев. — Страну продают, нас продают!
— Скоро жрать нечего будет, — добавил кто-то.
— Да, жрать нечего будет и пить нечего, — добавил ехидно Демократ (так назвала его про себя Оля) и кивнул на уставленный алкоголем и закуской стол.
