Оля проснулась в семь часов вечера. Этот второй сон принес ей облегчение, и, наверное, она не кричала во сне, потому ее никто и не будил. В соседней комнате жужжали низкие голоса мужчин. В шкафу у нее был собственный ящик для одежды. Она достала джинсы и теплый свитер.
В большой комнате за круглым журнальным столиком сидел отец и двое мужчин. Пили пиво. Один из мужчин — гигантского роста, что было заметно даже когда он сидел, в бархатном потертом костюме, — тут же поднялся ей навстречу и поцеловал влажными губами руку, пристально заглянув в глаза.
— Вы укололи меня бородой, — сказала Оля.
— Лебедев Константин.
Второй собеседник отца с красным лицом и в красной рубахе, подпоясанной черным кушаком, только привстал со своего места, кивнув головой:
— Ангелов Василий.
Оля присела в реверансе.
— Какая вы красавица, — пророкотал Лебедев и тут же сел на место, обратился к Ангелову: — Вы там в Болгарии ничего не понимаете, почему это мы, русские, обязаны спасать славян? И сербы тоже… Разговаривал с одним художником, а он мне — Россия нам должна помочь. Как все хорошо — вы плевать на нас хотели. Как плохо — выручайте, братья.
— Ну-ну, Костя, — похлопал гиганта по плечу Дориан Иванович, — Василий же не говорит, что Россия должна.
— Прямо так не говорит, — вскипел Лебедев, — а на морде у него написано…
— Не смей мой светлый лик называть мордой, — спокойно сказал болгарин почти без акцента, — и не тебе ж спасать придется.
— Да от кого спасать-то? — не унимался Лебедев. — Ваше быдло, как и наше, только об одном и мечтает — жить как в Америке. Вот по их заявкам все и делается.
— Не упрощай, не упрощай, — опять вмешался Дориан Иванович.
Оля прошла на кухню. Там Клава жарила кур и вовсю кокетничала с красивым мальчиком лет двадцати пяти, который резал помидоры и огурцы для салата.
Мальчик что-то говорил, а Клава поворачивала к нему свое разгоряченное лицо, делала большие глаза и восклицала — «Да!» Всем своим видом она подчеркивала, как интересуется тем, что ей говорят. А этот красивый лопух принимал за чистую монету столь фальшиво демонстрируемый интерес.
— Это Оля, а это Вадик, — сказала Клава, заметив Олю.
— А я вас помню, — сказал Вадик, — вы месяца четыре назад были у Дориана Ивановича. Хотите, я вас нарисую? Я не успел вам это предложить в прошлый раз.
— Вы тоже художник?
— Да.
— Нет, Вадик, я не хочу, чтобы меня рисовал ты.
Это «ты» Оля произнесла подчеркнуто, после чего Вадик должен был отстать от нее. Но он был слишком самовлюбленным молодым человеком, чтобы понять все правильно.
