– Вот так, вот так! – приговаривала Элис, а Нейл все налегал и налегал на веревку.
– Это мальчик! – воскликнула Элис. – Слава Богу, мальчик! Нейл захохотал и, обращаясь к старухе, веско заметил:
– Вы хотели сказать – бычок. Городские пижоны все на один манер болтать горазды.
Он был в прекрасном настроении, потому что ни в чем не ошибся и все получилось блестяще, просто первый сорт. Он подошел к бочонку, снял крышку и хлебнул прямо оттуда, чтобы отметить это событие. Он предложил Элис, но она только взглянула на него в радостном возбуждении и отказалась.
Он уселся в единственное свободное кресло (отцовское) и стал смотреть, как новорожденный бычок тычется в полное вымя Грейси. Она не поднималась. Должно быть, эти роды ее вконец измучили. Да, если бы не он, Нейл, она бы этого не вынесла. Это уж точно. Померла бы, наверное. Между прочим, к солодовому привкусу можно привыкнуть, и тогда – ничего, вполне.
Женщины притихли, ребятишки тоже. Нейл взглянул на теленка и представил себе, как через некоторое время он превратится в огромного рогатого быка и покроет Грейси – собственную мать!
«Зверь есть зверь», – проплыла в голове смутная мысль. Потом он думал о чем-то еще в этом же роде.
Надо бы приложиться еще разок.
Когда Андерсон вошел в дом, вид у него был такой, как бывает после неудачного дня (а когда теперь случаются удачные дни?), но Нейл поднялся из теплого кресла и радостно выкрикнул:
– Слышь, батя, бычок!
Андерсон с потемневшим лицом и той отвратительной усмешкой, что стала привычной для него, подошел и, глядя так же, как в вечер Дня Благодарения, ударил Нейла по физиономии, сбив его с ног. Нейл грохнулся на пол.
– Ты, безмозглый осел, тупица проклятый! Жопа вместо башки! – визжал Андерсон. – Дерьмо поганое! Ты что, не видишь, что Грейси сдохла? Ты же удавил ее, сукин сын!
Он пнул Нейла ногой, потом подошел к Грейси и перерезал ей горло в том месте, где его по-прежнему сдавливала веревка. Холодная кровь пролилась в таз, подставленный Леди, а частью выплеснулась в грязь. Теленок тыкался мертвой корове в вымя, но молока в нем уже не было. Андерсон перерезал горло и ему.
Разве это была его вина? Это Элис была виновата. Он ненавидел Элис. Отца он тоже ненавидел. Он ненавидел всех этих подкидышей, которые считают себя такими чертовски шикарными. Он ненавидел всех. Всех!
Его боль сосредоточилась в сжатых ладонях, и он старался не закричать от этой боли, от боли в голове, от ненависти, которая тоже причиняла боль… Может, он все-таки кричал? Кто знает…
