— Веселые какие, как радуга.
— Хочешь, девочки тебе такие свяжут, — предложила Севастьяна.
— Тогда и Лизе. Но чтобы точь-в-точь как мне. Ладно? — Сама того не замечая, Мария свела брови, а Севастьяне показалось, что в ее словах есть какая-то особенная горячность, прибавляющая смысла простым словам. Она не знала, что это, но надеялась узнать. — Хитрая ты, Севастьяна! — Мария шутливо погрозила пальцем.
— Да что же во мне хитрого? — деланно изумилась женщина, подбирая под себя ноги.
— Ну да, святая простота! — фыркнула Мария и подпрыгнула на оттоманке. Пышная юбка фисташкового кисейного платья колыхнулась легким облачком. — Я поняла твой намек.
— Да нет никакого намека, — заспорила Севастьяна.
Но Мария не унималась. Она не могла сказать, что обрадовало ее в словах Севастьяны и вселило беспричинную уверенность в себе. Поэтому попыталась зайти с другого бока, чтобы выяснить для себя самой.
— Как же нет? Сказала бы мне прямо: «Не умеешь толком плести кружева, а учишь моих девочек, как стать самыми лучшими мастерицами». — Мария вздохнула и добавила: — Конечно, разве сравниться мне с Анной? — Она пожала плечами. — Невозможно. У нее рукодельный дар в крови. Ты ведь знаешь, что ее бабушка вывезена из Голландии?
Севастьяна помолчала, пытаясь понять ход мыслей Марии. Нет, что-то другое таится под ее желанием поспорить, решила она. На самом деле Мария плетет кружева ничуть не хуже своей Анны, к тому же она никогда не старалась приуменьшать свои, таланты. Напротив, всегда ими гордилась. И было чем — только здесь, в Лальске, она взяла в руки коклюшки. Понятное дело, интереснее плести кружева, чем сплетничать с местными купчихами.
— Я слышала ее историю. — Севастьяна вздохнула и провела рукой по темным, туго стянутым на затылке волосам. — Все мы тут со своими историями. Незачем и романы по-французски читать. — Она кивнула на столик возле оттоманки, на котором лежал до половины разрезанный роман. — Скучно стало, да?
— Напротив, — ответила Мария. — Мадам Коттен, «Амалия Мансфилд». Такие стра-асти… Вообще-то, я думаю, французские романы читают не ради самих историй, а…
— А для чего же тогда? — перебила Севастьяна.
— Ради красоты, которой в жизни не бывает. Они рисуют такое счастье, которое человеку не суждено испытать. — Внезапно губы ее слегка скривились, словно ей самой такое счастье кажется недосягаемым.
Севастьяна заметила. Она предполагала, в чем причина, но сделала вид, что не догадалась ни о чем.
