Услышав такие слова, желтеет Песя лицом и говорит, что не бывать этому никогда, что фирма есть фирма, что разбавлять вино — только имя позорить, стыдоба стыдная.
Так говорит Песя, не поднимая, по своему обыкновению, голоса. Но даже и в тихом этом звучании проникают Песины слова до самого сердца и делают там свое дело. Долго ли коротко, прошло лето, пришла зима, а с нею и Пурим[15], и только проблема осталась там же, где и была. Вина, слава Богу, много — хоть залейся, а покупателей нет. Снова посидели муж с женой, снова подумали и решили дождаться Песаха. Ведь на Песах, как известно, четыре стаканчика должен выпить каждый еврей — даже тот, который проживает в большом городе. А поскольку кошерного вина в столицах днем с огнем не сыщешь, то отчего бы не попробовать продать его именно там? Вот уж где должны быть толпы покупателей!
Встал Хаим-Яков, арендовал вагон, набил его под завязку тысячами бутылок вина и отправился в Ленинград. Да по дороге еще и руки потирал в предвкушении больших тысяч, которые ожидали его в большом городе. Вот уж где набросятся на его товар, всемером на бутылку! Будут тянуть каждый в свою сторону, только цену накидывай! Такие вот грели его мечты и фантазии, сны золотые.
Приезжает вагон в Ленинград, и тут выясняется, что Ленинград — совсем не Гадяч. Нет там никого, кто знал бы Ефима Айзековича Фейгина, кто протягивал бы ему руку при встрече, кто спрашивал бы о здоровье. Зато улицы полны фининспекторов, проверяющих, чиновников, бухгалтеров и прочих представителей власти. Налетели они на фейгинский вагон, как туча ворон, прости Господи, и все требуют бумаги на проверку, вглядываются в каждую буковку, проверяют каждую мелочь — не дай Бог, выйдет этому Фейгину какое-нибудь случайное послабление. И поскольку все бумаги оказываются в порядке, говорит один из контролеров:
— А теперь давай-ка проверим твое вино на крепость. Потому что, согласно закону такому-то, подпункту сякому-то, крепость плодового вина не должна быть выше так-то и сяк-то градусов!
И вот берет он свой прибор, и меряет крепость… — и ой-вей!.. горе тебе, Ефим Айзекович!
— Ой мне, и ой душе моей! — говорит Хаим-Яков. — Крепость моего вина меня же и сгубила, зарезала без ножа! На целых три градуса оказалось оно выше нормы. Не успел я и глазом моргнуть, как весь мой товар был уже конфискован в пользу государства. Подсунули какую-то бумажку на подпись, хлопнули на нее печать, и остался я с этой бумажкой гол как сокол, без вина и без покупателей, без денег и без прибыли!
